Без видимых повреждений

Патрик О'Хэнлон – осанистый напряженный мужчина с черными волосами, подернутыми сединой; на нем тюремная униформа: джинсы, рубашка с короткими рукавами и рабочие ботинки. Очки перевязаны скотчем. Он чисто выбрит и опрятен. У Патрика тихий голос. Мы разговариваем в глухом тюремном зале заседаний, стены которого покрыты воодушевляющими плакатами с парящими ангелами, пурпурными закатами и водопадами, на которых красуются призывы «верить» в возможность измениться и никогда не терять надежды. Их явно закупили в Costco. На О'Хэнлоне нет наручников, но его сопровождает охранник, который всё время находится в зале вместе с координатором отдела коммуникации тюрьмы и оператором, который снимает каждый наш разговор. Я брала у О'Хэнлона пяти– и шестичасовые интервью, посещая его в тюрьме, пока он отбывал два последовательных срока за убийства Дон и Эйприл. О'Хэнлон описывает небольшое пространство, что-то вроде тюремного дворика, где иногда пахнет свежестью и порой можно увидеть верхушки деревьев. «В тюрьме не так уж плохо», – говорит Патрик. Интересно, с чем он сравнивает?

У отца О'Хэнлона был свой бизнес, но он обанкротился, и семью содержала мать. «Мать давала ему деньги, – рассказывает Патрик, – это было унизительно». Отец О'Хэнлона много пил, бесконечно ругался и иногда своими срывами наводил ужас на всю семью. Как-то раз дома он достал нож и угрожал пырнуть любого, кто к нему приблизится. О'Хэнлон помнит, как удерживал отца, пока не пришел сосед и не увел его (мать О'Хэнлона не помнит инцидента с ножом, но подтверждает, что ее муж иногда срывался, кричал и бросался вещами). И всё равно О'Хэнлон говорит: «Я бы не назвал отца жестоким, он был любящим».

Как и многие дети, выросшие в семьях, где имело место домашнее насилие, как словесное, так и физическое, О'Хэнлон не считает отца агрессором. Патрик подпадает под стереотип мужчин, которых я видела в группе Дэвида Адамса в тот день, когда они обсуждали своих отцов. Он сглаживал жестокость отца и гораздо чаще говорил о поведении матери. «Моя мама была не сахар, – рассказывает Патрик, – если бы она вела себя менее вызывающе, если бы уважала отца как мужа…»

Как-то раз я спросила О'Хэнлона как, по его мнению, выглядит насилие. Он описал крики и ругань, летающую по дому мебель: такие скандалы, что соседям слышно. По мнению Патрика, случай с ножом доказывает, что его отец не был агрессором. «Другой [более] жестокий мужчина воспользовался бы этим ножом» – говорит он. Кажется, О'Хэнлон не понимает, что со стороны ситуация в его доме в точности подходит под его же описание насилия.

Институт семейного насилия расположен в приземистом одноэтажном здании, которое делит с Корпусом подготовки офицеров запаса и складом подержанной офисной мебели в основном комплексе зданий Университета Северной Аризоны во Флагстаффе. Дверь всегда запирается, а снаружи установлены камеры наблюдения, потому что в прошлом Нила Вебсдейла угрожали убить, и в основном угрозы поступали от обвиняемых в домашнем насилии мужчин, с делами которых он работал как криминолог.

Много лет назад для своего курса Вебсдейл начал прочесывать архивы фамилицидов в Америке и наткнулся на случай мужчины по имени Уильям Бидл. Бидл был уважаемым бизнесменом, который в 1782 году оказался на грани банкротства и зарубил свою жену и четырех детей топором. История привлекла внимание Вебсдейла, и он продолжил прочесывать архивы и находить всё больше подобных происшествий. «Я уловил связь между делами 1780-х и современными случаями» – рассказывает Вебсдейл. Каждый раз речь шла о здоровом мужчине, которого выбивают из колеи серьезные экономические трудности, и он решает, что единственный способ покончить с ними – убить свою семью и себя. И действительно, сам Бидл писал об унижении, которое испытал из-за банкротства: «Когда человек, который жил в достатке, имел благие намерения и не делал никому зла, внезапно и стремительно беднеет, навлекая на себя насмешки… он должен стать озлобленнее самой злобы».