Без воды

Когда он кончил читать и положил письмо на стол, у меня стало так тесно в груди, что я боялся потерять сознание и упасть. Джолли изо всех сил старался даже не смотреть на меня, но я заметил, как он напрягся, даже вены на лбу надулись. Я вдруг подумал: и зачем я, дурак, отдал ему тот nazar! Зачем тогда признался в краже – ведь теперь меня еще и в убийстве обвиняют!

А Нед Бил все тянул, все смотрел на меня из-под густых бровей, пока мне не стало казаться, что вот она, моя смерть: вошла и заполнила собой все оставшееся пространство.

– Так что, ты тот самый… Мэтти?

– Нет, сэр.

Он повернулся к Джолли:

– А ты что скажешь?

– Его зовут Мисафир, эфенди.

– А где его наняли?

– В Измире, эфенди.

– А вот Джеральд Шоу что-то не помнит, чтобы он появился в караване до Камп-Верде.

– Шоу очень много пьет, эфенди, а болтает еще больше. Только это дела не меняет: Мисафир – мой двоюродный брат родом из Измира.

Нед Бил снова перечитал письмо.

– Али, – сказал он, – я знаю, что ты славишься своей честностью. Хотя некоторые считают, что голова у тебя уж больно горяча…

– Некоторые – это Шоу?

– …Но ты тем не менее человек правильный и очень трудолюбивый. Подумай хорошенько. – Лейтенант снова взял в руки то письмо. – Скажи: если бы ты умел писать и твою подпись нужно было бы поставить под письмом в защиту этого человека, ты бы снова подтвердил то, что сказал мне?

Джолли умудрился изобразить равнодушие и только плечами пожал:

– Не знаю, эфенди. Возможно, тогда я бы чуточку осторожней себя вел: я не совсем уверен, что он именно в Измире родился. – Тут он повернулся ко мне, и я увидел в его глазах знакомый дикий смех: – А сам-то ты, Мисафир, можешь вспомнить, в каком точно месте ты родился?

И я каким-то чудом вспомнил подходящее название.

– Да, – сказал я. – Я родился в Мостаре^[33].

* * *

После этого мы с Джолли долго сидели на казарменной ограде и молчали. Потом он принялся набивать трубку, но по-прежнему ничего не говорил, так что молчание нарушил я:

– Не надо было тебе меня прикрывать. Хотя я тебе страшно за это благодарен.

– Кем нас только в этой жизни ни называли, – обронил он. – Но теперь-то мы такие, какие есть.

Ладно. Кем бы он сам раньше ни был, но, по моему разумению, он был явно из стана Божьего. Так я ему и сказал. И его мои слова, похоже, удивили: похоже, он никогда о таких вещах не задумывался. Да и сам я вдруг подумал: какое странное выражение – «стан Божий». Что оно означает? Что это за «стан» такой?

И тут Джолли снова заговорил:

– Я, к примеру, при рождении получил имя Филипп Тедро. А когда мне удалось до Мекки добраться, меня стали называть Али Мостафа. А поскольку я хадж, то есть паломничество, совершил, то обрел право называться «хаджи». Вот и получилось: Хаджи Али.

– Хаджи Али, – эхом откликнулся я.

– Только звание «хаджи» – почетное, Мисафир. Понимаешь?

Я задумался. Его слова вызвали в моей душе бурю воспоминаний. Я вспомнил не только Мостар, родной город моего отца – громоздящиеся друг над другом каменные дома, буйная зелень и река, названия которой я так и не смог припомнить, – но и настоящее имя отца, которое я совершенно позабыл и долгое время даже не думал о нем; оно вынырнуло вдруг из каких-то черных глубин моей души: Хаджиосман Джурич.

Я разложил его на отдельные кусочки. Потом произнес его вслух:

– Хаджиосман Джурич. Хаджиосман.

– Кто это? – заинтересовался Джолли.

– Мой отец, по-моему.

– Хаджи Осман? – И он так радостно улыбнулся, словно мы только что наткнулись на золотую жилу шириной с Техас. – Но, Мисафир… значит, ты, в конце концов, все-таки турок?

Часть 4

Полдень

Амарго

Территория Аризона, 1893 г.