Без зла

Спецрейсом из Стрежевого в ночь прилетели томные и благоуханные осётры и игривые стерлядки, сочащиеся смоляным жиром через пергаментную бумагу. Белоснежная нельма размером с хорошего дядьку, замотанная благодаря некондиционным габаритам в простынь по горло, таращила свой радужный глаз и, казалось, подмигивала им в предвкушении: «Эх, погуляем!»

По мелочи ещё, конечно, пара картонных коробок с сервелатами-балыками, вчера ещё бегающими задорными свинками и потряхивающими весёлыми хвостиками на территории свинокомплекса, а сегодня уже обретших строгий геометрический вид и верёвочные хвосты для лучшей укладки и транспортировки. В трёхлитровых банках колыхалось пиво утреннего разлива, коньяк для вальяжности, водочка «для куражу» и «красное-сладенькое для девочек». Девочки, правда, все как одна, лопали водку — не хуже, а где-то даже и получше нормальных мужиков, но для форсу — надо. Не сразу же утончённые Усы озадачивать своими умениями. Для н< го, как непьющего, взяли ящик «Буратино».

Бесчувственную, сменившую 58 размер на 48, Марию выводили из дома под руки. Не несли HOI сомлевшую от предчувствия счастия или несчастия истомившуюся в любовных муках женщину. Мы все уже порядком устали сострадать, поэтому были настроены на решительный абордаж, когда уже пан или пропал. Страшенным минусом, конечно, было то, что крестовый усатый король воздерживался от алкоголя и взять его «тёпленьким» решительно не было никакой возможности. Но, с другой стороны, это же было и плюсом: все карты, как говорится, открыты, и отвертеться потом при помощи популярной тогда цитаты из фильма, мол, «по пьянке завертелось» уже было нельзя.

Измотанная страстью нежной и от этого вся потусторонняя Мария, хохотуша Люся-завбазой с Колясиком и аккордеоном, Наталья-завстоловой, томная красавица в чернобурках, перевитых соболями, изумрудах с голубиное яйцо, языком, настолько острым, что его хватило бы на три украинских села, и мужем, вечным мальчиком — Игорюхой. Ну и я, конечно, ваша покорная слуга, юная, ржущая молодой кобылой без перерывов на обед, правда, без соболей и брильянтов, но это отлично компенсировалось датой рождения. В тот момент мы были похожи на альпинистов, стоящих у подножия Джомолунгмы, решая и гадая, покорится нам вершина или нет. Квартира усатого новосёла располагалась на восьмом этаже, мы стояли у подъезда в молчании, высчитывая глазами окна светёлки, где в ожидании своего счастья томился Машкин принц.

И грянул праздник!

Как мы ползли до восьмого этажа (дом-то новый, лифт не подключён!), навьюченные аккордеонами, балыками и заливными судачками «а-ля натюрель», без лифта — «будем знать только мы с тобой». Но мы смогли, выдюжили и оправдали, мы каким-то чудесным образом всё донесли, не помяв, не расплескав, не сломав и не уронив. Чего всё это стоило, не высказать. Объёмы пролитого пота помнят только норковые «чалмы», ондатровые «формовки», да я, раба многогрешная. Марию волокли волоком, чуть ли не за ноги, поставив в один ряд с балыками и вип-селёдкой. Лишь бы дойти, лишь бы достигнуть вожделенной цели... И мы достигли.

— Итить-колотить, — подал голос стокилограммовый Колясик. — Как тяжело любовь добывается...

Мы зашикали на него всем хором — акустика-то роскошная в пустом подъезде, а ну как жених молодой раньше времени обрадуется? У двери под номером 32 мы торжественно остановились, отдышались, надавали свежих пощёчин уже совершенно бездыханной Марии и на последовавший из-за двери вопрос «Кто?» дружным хором гаркнули: «Конь в пальто!»

Отверзлась дверь и на пороге, во всём блеске своей красоты, предстали Усы. В идеально отглаженных чёрных брюках и белоснежной, той хрустящей снежной белизны, что нам, людям эпохи техники «miele», уже и не снилась, рубашке. Мы обомлели всей женской половиной табора и моментально поняли, почему так страшно страдала Мария. Усы были невозможно, кинематографически, журнально — красивы. Он был не фотогеничен, да и кому повезло на паспортном фото выглядеть прилично? А другого мы и не видели. Но в жизни это было «что-то с чем-то». Рядом с ним все чернобурки смотрелись облезлыми кошками, брильянты напоминали куски асфальта, люрексы — мешковину, а все мы, вместе взятые, — канадскую «траву у дома», которая вроде и зелена, но не мягка и не душиста, так, имитация... Даже буженина и та втянула вовнутрь весь свой чесночный дух и скромно пахла половой тряпкой.

Мы, сглотнув слюну, вытащили Марию из двадцать пятого глубокого обморока и прошествовали в тридцатиметровые апартаменты. И завертелось. Стола не было, да и откуда взяться этому столу? Дастарханом, на полу, раскинули льняную скатерть, наметали туда всё что было, уселись по-турецки, и пошёл пир горой.