Безбилетник

Он двигается по вагону, навстречу жёлтой жилетке, которая стоит поперёк дороги, и ей послушно предъявляют билеты. В жилетку упакован противный, рыхлый обжора, щёки жирные как свиной зад. Прямо под грудью узкий ремень, на котором держатся синтетические брюки, обтягивая монументальный зад. Как ему пройти мимо этого моржа? Мимо этого атланта, этой баррикады, этого запора? Нету прохода. Тот подходит ближе, ещё два купе между ним и Филипом, в них горстка пассажиров. Безвыходно. Филипу придётся объясняться. Ему придётся вещать в эту неаппетитную харю, а крошечные, прилежные зенки буду его ехидно оглядывать, а потом жирные пальцы будут записывать на бумажку его фамилию и адрес, хотя ни то, ни другое никаким боком не касаются этой бесформенной твари. Он видит мужчину в его безотрадном уродстве, пластиковую жилетку, облепляющую его противное брюхо, видит покрасневшую стерню на его неопрятно побритых щеках, противно, да, но при необходимости терпимо, если бы не шибала в нос эта вонь, этот кислый, проперженный, пропотелый дух войлока, тухлый, поднимающийся от самых подмёток, пот и смерть, как будто он укладывал трупы поленницей.

И он приближается. Филип уже может разобрать на его бейджике половину его фамилии, две буквы, J и О. Остальное скрыто складкой на этой светоотражающей жилетке, которая воняет резиной, но что бы там ни следовало за этими двумя буквами, не играет роли, потому что J и О согласно всем данным есть две самые тупые буквы алфавита. Кто носит в своей фамилии эти буквы, тот полное ничтожество; пропащий человек, кто живёт с такими инициалами. Теперь Филип знает, что делать. Он должен подчиниться своему состраданию и помочь этому кобольду, этому отродью пошлости, он должен снять с него заклятие. И первый шаг к избавлению – сухой удар в нос. Из океана лицевого жира выступает нюхательный пенёк – как мачта корабельного остова, затонувшего в жировой лагуне. Удар ребром ладони по впадине переносицы. Это обойдётся малым усилием и быстро исполнимо. Если ударить ловко и быстро, никто даже не заметит. Брюхан какое-то время будет занят своей болью и освободит проход. А дальше будет видно.

И вот внезапно визг, крик, поезд резко тормозит и почти швыряет Филипа на контролёра, который оторопело отворачивается и на крошечных ножках семенит в сторону лестницы. Тормоза поют, поезд останавливается, двери раскрываются. Филип единым махом через все ступени соскакивает с лестницы, на какой-то миг останавливается на выдвижной ступеньке вагона и спрыгивает на перрон.

И стоит там. Он спасён. Оборачивается. Видит морды обоих контролёров, остающихся в поезде. Двери ещё открыты, но эти разбойники не выходят. Остаются просто стоять. Тупо и удивлённо таращатся на Филипа, он не видит причины их удивления, пока один из двоих не нагибается и не поднимает с лестницы предмет, который затем победно вздымает вверх. Что это? Это ботинок. Марки «тимберленд». Солидный, сработанный из светлой кожи ботинок, который Филип не зашнуровал и который теперь отсутствует на его правой ступне.

Он щучкой метнулся к вагону, но двери уже закрываются, свет на кнопке гаснет. Тщетно Филип нажимает на эту кнопку тридцать раз. По ту сторону стекла жирный пузан позволяет себе шутку: подносит «тимберленд» к носу, морщится, и когда поезд начинает движение, машет ручкой Филипу, оставшемуся на перроне, на чёрно-белых плитах, в подземном этаже Главного вокзала. И в одном ботинке.