Безбожный переулок

Он понял только в машине, выруливая на намертво забитое Третье кольцо. Пробки теперь были даже по субботам, тьма накрывала Ершалаим все быстрее, скоро город просто сожрет себя сам. Все это чувствовали. Но все покорно сидели на месте, да что там сидели – ежедневно прибывали все новые и новые завороженные жертвы. Что привлекает вас в нашем городе? Коррупция? Безработица? Преступность? Забавный фильм. Надо как-нибудь пересмотреть. Жаль, Аня не любит кино. Она сидела рядом, загибала пальцы, еле слышно бормоча. Челка, нос, углы рта – сплошные пересекающиеся прямые. Тоже устала до чертиков, конечно. Только у него на приеме было тридцать восемь человек. А всего в клинике? И каждому улыбнуться, уточнить, проверить запись, указать кабинет, напомнить, проводить. Обслуживающий персонал. Нет, не так – обслуживающий персонаж. Никому никогда нет дела до того, что у него внутри. Даже ему самому. «Ленор», инспектировала Аня воображаемые сусеки, «Тайд», мешки для мусора точно закончились… Никак не может остановиться. Не в силах побороть собственную святость. Быть лучше всех! Соответствовать идеалу. Доктору Огареву И. С. Ему одному.

Огарев бибикнул черному седану, дерзко шмыгнувшему прямо ему под бампер. Такое ощущение, что «ауди» продают исключительно идиотам. Никто так не хамит на дорогах в Москве, как «ауди». Больше – никто. Лучше всех, кстати, ведет себя представительский класс. Баснословной стоимости триумфальные колесницы. Персональные водители, свежие сорочки, стальные яйца, седые виски. Они действительно хорошо водили, эти мужики. Вежливо. Спокойно. Понимали, чего стоит царапина на сверкающем боку хозяйской тачки.

Ты очень устал? – вдруг спросила Аня.

Огарев пожал плечами.

Терпимо. Тридцать восемь человек.

Тридцать семь, поправила Аня. У меня все ходы записаны.

У меня тоже, откликнулся Огарев. Тридцать восемь. А что?

Ничего. Просто в «Ашан» бы заехать. У нас практически вся химия вышла. А мне стирать. И еще к родителям. Месяц уже не были. Сегодня? Или завтра?

Она посмотрела на Огарева виновато и умоляюще – как будто он был бог, нет – даже Бог, и она отвлекала его своими дурацкими мольбами, жалкими человеческими просьбишками как минимум от сотворения мира. Прости меня, Господи, что лезу со своим «Тайдом», но куда же деваться, надо стирать! Двойное принуждение. Аня отлично знала, что он и так бы не отказал. Но вымолить было слаще. Обратить в свою веру. Аня просто не могла без жертв.

Завтра, буркнул Огарев.

«Ашан»? Или к родителям?

Повешение или четвертование?

Камень или ножницы? Бумаги, извините, сегодня в продаже нету.

Выбирать должен был он. Всегда – он сам.

Это раздражало неимоверно.

Огарев все понимал – Аня не хотела давить, наоборот – хотела дать ему возможность побыть мужчиной, сделать самостоятельный выбор, решить самому. И именно потому давила невыносимо – наклонялась, как мамаша, контролировала каждый шаг, совала к лицу ложку с манной кашей. Ты у меня самый сильный, самый лучший, самый-самый. Ты – сам! Можно было, конечно, завизжать, вырваться, плюнуть этой кашей в лицо, можно – но бесполезно. Она бы все равно не перестала его любить. А он бы – не начал. Когда твоя жена права всегда и во всем, с этим нельзя справиться. Вообще нельзя. Даже развестись невозможно. Все равно проиграешь.

Аня кивнула, деликатно переваривая его молчание. Молчание ягнят. Молчание волков. Что бы Огарев ни выбрал, она все равно победит – маленькая, крепкая, деловитая жрица, сидящая у сияющего постамента своего бога.

Огарев перестроился, потом еще раз, цепко держа глазами сразу все зеркала, вот тот болван сейчас завалится в наш ряд, не включая поворотники, ну точно – здрасьте вам, ты слепой, мужик? Или просто без коры головного мозга? И вдруг понял, что было не так с сегодняшней пациенткой. Она его видела.

Не доктора Огарева Ивана Сергеевича или даже просто – доктора, безымянную силу, набор навыков и инструментов, белый халат, голос, диагноз, назначения, которые следует выполнять. Часто пациенты не узнавали его вне кабинета – словно переставала действовать какая-то магия. Еще хуже – если узнавали, не давали выдохнуть, спрятаться, притвориться обычным человеком. Могли подойти где угодно – на улице, в магазине – жалуясь, стеная, словно средневековые пилигримы, без стыда обнажающие язвы перед обалдевшим святым, который, черт подери, всего-то и заглянул в кабачок, чтобы подкрепиться похлебкой с требухой да квашеными огурцами. Нищие. Рубище. Гноище.

Никому не нужен был сам Огарев. Белый халат словно превращал его в невидимку.

Но эта девушка в сером сарафане – она его видела.

Именно его.

Смотрела на него – как на человека.