Бездельник

Мне ничего не мешало развиваться втихомолку. Я питался улицей: людьми, разговорами, животными, природой – и книгами. Второе перешло в жесточайший кайф, сильную зависимость, сравнимую лишь с самым бешенным грехом, который можно себе представить. Я грезил о Большом городе, где встречу кучу таких же грешников, займусь интересным делом, что поможет мне взлететь к ступеням Олимпа, а после постучаться в монументальную дверь. И я поступил в университет (причём, занимающий достаточно престижное место в России) в Большом городе, и сразу же осознал, что отсюда не светят ворота Олимпа, отсюда я пойду в ровном строе высохших, до мозга и костей, каторжников, прикованным кандалами к переднему и заднему соседям, прямиком через инфернальные ворота. Загнивающие в старческом смоге преподы вызвали во мне тоску и ревностную жадность по моему Маленькому городу, в котором проектная картинка гниения не была прикрыта премиум пледом – она лежала в парках, в подворотнях, отпечатывалась на старых домах, на рассыпающихся квартирах. Она не пряталась. Она не обманывала глаз. В университете преподы были либо слишком ленивы, чтобы обучать, им приходилось работать на автомате (какие-то их знание давно спрятались в неиспользуемой части мозга), и они не уходили только лишь потому, что зарабатывали деньги, либо слишком деспотичны, сварливы и, давно, беспричинно, разочарованы в новом поколении, чтобы снизойти до подачи знаний, и они также держались лишь за деньги. А молодые преподы открыто срали и на меня, и на тебя, и на всех остальных – главное заработать денег. Но и в этом есть своя правда. Срать мы научились с рождения, тут ничего не поделаешь. А самое удивительное, окончательно выбившее меня из Большого города, это студенты, мои однополчане, которые, чётко осознавая гибель, крах всего и вся, давали этому случиться. Они трезво шли на погибель точно инкубаторные курицы, сношаясь изо дня в день с одним и тем же петухом. Но больше всего удивляли те, кто утверждал обратное, мол всё отлично, всё прекрасно, мы наполняемся не только знаниями, но и жизнью. Дебилоиды полнейшие! Сколько таких дебилов по всему миру? А сколько тех, кто идёт на поводу у гноящейся, расплывающейся в волдырях, ноги, чтобы стать потом этой ногой? И такими мы потом живём? Да что я тебе рассказываю – сам всё знаешь. Короче говоря, с первых минут я настраивал себя на безвозвратный отпуск. Честно говоря, я бы улизнул после первого месяца, если бы не одно НО.

Я открыл для себя место, где реальность теряла границы допустимого, где я одновременно мог быть Богом среди своих сородичей и также быть мошкой среди сотни другой Богов. Это книжный магазин, расположенный в центе города, через дорогу от здоровенного исторического сооружения с колоннами вместо рёбер и фонтаном по центру. Считая подвал, магазин состоял из трёх этажей, которые сверху донизу уставлены книгами. Стоит отметить, что я литературоман. Я бы назвал это болезнью, никак иначе. Я взаправду верю, что каждому тексту будь то художественная проза, будь то поэзия, будь то философии (другое не читаю) нужна индивидуальная обложка и индивидуальные листы. И я не про цвет и картинки, хотя это тоже имеет какую-то роль. Я про качество, про мягкость, про твёрдость, про запах. Например, я открываю книгу в мягкой обложке с тощими слабо жёлтыми страницами и прочитываю её, и если потом я возьму книгу с тем же текстом, той же высотой букв, но в твёрдой обложке и с белыми страницами, с хрустящим при развороте запахом, и прочитаю этот текст вновь, но в новом обличии, то я испытаю совсем другие ощущения. Безусловно это будет связанно и с тем, что я успел обдумать, и с тем, в каком я настроении сегодня, но также это будет связано с тем, как текст сочетается с видом книги. Ещё один наглядный пример о невозможности создать идеал. Разные глаза, разная жизнь, разное понимание и одна и та же литература – для всех разная (то же про кино, живопись и т.д.). А нагородил я весь этот бред лишь для того, чтобы ты понял в каком экстазе я прибывал, стоя у полок напичканных всяческой разновидностью книжек.