– Приветствую вас, людишки! – Его слова заглушили рёв толпы. На улицу упала мантия молчания. Было так тихо, что комариный писк, за много километром от сюда, показался бы ударами грома. Он прижал микрофон поближе к губам и продолжил. – Всем вам выпала тяжёлая ноша – быть человеком! Все мы знаем, как это не просто! А порой так трудно, что иди и вешайся! Но! Сегодня! В этот назначенный час! Вам! В том числе и мне! Выпала возможность свергнуть человечество! Да! Вы не ослышались! Сегодня! Вам дозволено отдохнуть! Свергнув её, – он указал пальцем на памятник, – вы очиститесь! И ступите мягкой стопой в следующий день! А ты! – указал на меня, – Ты смотри, исчадье ада! И наблюдай, как человек умирает! Как он превращается в новую форму! Скинув с себя бремя, быть человеком! Приступим! – Он задрал руки ввысь и толпа, бросив всё, что у неё было в руках, ринулось к деревьям и к палаткам.
Люди ломали стволы, ветви и тащили награбленное к низовью памятника. Стоявшие у памятника, складывали ветви, сооружая костёр. Когда все ближайшие деревья остались голыми, когда от палаток не осталось ни следа, толпа обратилась к человеку на сцене, который всё это время смотрел за процессом с нескрываемой улыбкой. Его лицо перестало меняться, остановившись на злорадной гримасе.
– ПОЛИВАЙ! – скомандовал он.
Парочка мужиков, вышедших из толпы, принялось обливать ветви и памятник чем-то из красных и белых канистр.
– ПОДЖИГАЙ! – скомандовал вновь человек на сцене.
Из толпы вылетела женщина, левой рукой прижавшая к груди младенца, и держащая в правой большой факел. Она размахнулась и кинула факел на ветки. Конструкция резко вспыхнула. Пламя сделало обруч и прошлось до самой головы сине-зелёной женщины. Толпа возликовала. Люди кричали в пьяном угаре, изображали обезьяньи вопли, срывали с себя одежду, плясали и кричали во всю глотку.
– ВОТ ОНО! – кричал человек со сцены, – ВОТ ОНО!
Люди накидывались друг на друга. Кричали. Ликовали. Пламя их плоти рвалось наружу. Сине-зелёная женщина таяла, как мороженное на солнце: её глаза сползли к груди, шапка смешалась с головой, а крест повалился наземь. Из-за пылающего костра, мальчика, держащего книгу, не было видно. На улице, под розовым небом, воцарилась анархия: люди били окна ближайших домов, ссали на стены, кидались грязью– а я стоял в центре событий, прибитый гвоздями к дороге. Я не мог двинуться с места. Я не живой во все. Мне дозволено смотреть туда, куда направит мой взор невидимый механизм.
– ВПЕРЁД! ВПЕРЁД! – дико закричал человек на сцене.
Один за одним, люди обратились в свиней и ринулись в костёр. Я слышал их крики, бесконечно отчаянное хрюканье, но ничего не мог сделать. Человек на сцене громко смеялся. Страшно смеялся. Меня охватила широченная паника, но я не мог сдвинуться с места. Картинки бойни всплывали перед моими глазами жесточайшим образом: пауки, кисть с обрубленными по диагонали пальцами, стая тараканов, голая брюхатая женщина, волосатая задница, залп сигнальной ракеты. И я не мог кричать. Я не властен себе и даже судьбе. Я не мог ничего, только смотреть. Рога. Сбитый олень. Голуб с обугленным тельцем. Когда последняя свинья забежала в костёр, улица вновь обрела пустую тишину. Животно-подобный смех потух точно спичка. Тишина, в которой нет ничего. Памятник рухнул, а я провалился в пропасть. Тьма несла моё тело вниз, она отбивала в моём мозгу, как настоящий боксёр, мысль о сопротивлении. Я падал и падал, пока под собой не разглядел грубое дно. И за миг до столкновения с ним я проснулся.