Бездна

Она спокойно выслушала, даже показалось, что чисто из вежливости, отпила чуть, но ответила серьёзным голосом:

– Похоже, это у вас серьёзно. С наскока не решить.

– А мы привыкли с наскоку, – угрюмо сообщил я. – Жизнь разбаловала. Либо с наскоку и одной левой, либо в кусты, сославшись на высокие принципы и эту… этику. На неё ссылаться лучше всего.

– Но жизнь прекрасна? – спросила она с любопытством. – И ночь нежна?

– Тошнит, – признался я. – Но и не выбраться из этой сладкой неги. Это ещё не погрязли в виртуальных мирах!.. Ну некоторые из нас да, но остальные нет. Это как алкоголь, что уже не отпустит. Но мы держимся! Хотя уже непонятно, для чего.

– Просто жить, – сообщила она, – уже прекрасно. Хоть и просто так. Без всякой цели?

– Тоже так думал, – ответил я. – Но всё-таки… что-то в нас заложено изначально. Раньше хотя бы корм добывали!

Она опустила опустевшую чашку на стол, прямо взглянула мне в глаза. Мне почудилось, что сейчас скажет что-то серьёзное и важное, от чего мы прячемся, как собаки от мух в жаркий день, поспешно наполнил чашки снова, аромат шибанул в ноздри.

На её губах промелькнула едва заметная улыбка, я ощутил, как у меня даже спина покраснела, нехорошо, когда женщины нас так хорошо понимают. Особенно когда лажаемся и ныряем в кусты, как только на горизонте появляется что-то серьёзное.

Глава 8

Утром я проснулся с широчайшей улыбкой на морде, снилось что-то радостное и светлое, как бывало в детстве, и сразу же в мозгу проступило витиеватое сообщение, все в рюшечках и цветочках, от Ламмера:

– А наш казуалист, – прозвучал в сознании вкрадчивый голос, – в самом деле самый из нас наблюдательный… Вчера видел тебя с женщиной, да и все заметили, но он больше всех усомнился в её реальности.

Я пробормотал сонно:

– Ну и что?

Он сказал уже громче, чувствуя как я, стряхиваю остатки сна:

– Попытался прощупать так и эдак, но, как ехидно сообщил Южанин, даже не заметила его попыток.

– А он подключался?

– Даже со всеми мощностями Управляющего Центра мордой об асфальт!

Я промолчал, уже увидел в его мыслях молодую симпатичную женщину с несколько грустными газами, но весёлой улыбкой, платье и туфли самые обычные, да и вообще не чувствуется, что её заботит её внешность, что ни в какие ворота для женщины.

И что, больше ничего, мы же все прозрачные, как медузы под жарким солнцем!

– А в Реестре? – спросил я.

Он покачал головой.

– В том всё и дело, шеф. Всё на свете есть в Реестре, он же медцентр и всё прочее, но она где? В Реестре всё живое и неживое, каждая плавающая бактерия в воде или воздухе на учёте, а те, что фемтосекундно рождаются, сразу же встраиваются в четко просматриваемую картину мира.

Я пробормотал, чувствуя холодок космического пространства:

– Но тогда… что…

Он сказал упавшим голосом, в котором я ощутил и затаённый восторг:

– А вдруг она… оттуда?

Он указал пальцем вверх, как в старину показывали на небо, где обитает Господь Бог, хотя небо вообще-то со всех сторон нашей планеты.

– Сомнительно, – пробормотал я.

– Ну да, – согласился он совсем слабым голосом, – она легко могла бы создать любой образ и вставить в наш реестр.

– Могла, – согласился я. – Тогда почему?

Он пробормотал:

– Кто знает ход мыслей этих инопланетян, если они мыслят, а не инстинктничают. Может быть, у них инстинкты выше левлом, чем наш когито эрго сум?

Пока созванивались насчет встречи, какое старинное слово, утолковывались, в каком часу соберёмся, Гавгамел уже без уведомления побывал у Пушкина, тот просыпается с птичками, и сообщил нам по мыслесвязи, что светило русской поэзии рвется в Петербург к императору. Он же камер-юнкер, допущен к особе, в списке привилегированных, в цензорах был сам вседержитель всероссийский, понимать надо, потому желает представиться новому самодержцу Российской империи.

Мелькнула шальная мысль насчет сообщения, как кончила вся царская семья, но нашего поэта-демократа удар хватит, окажемся бонапартистее бонапартистов, так что да, помягше надо, помягше.

Я ещё сонный, приучил себя спать по целых четыре часа в сутки, компромисс со старыми традициями, сказал, морщась:

– И как ты с ним?

Он появился в стене в виде барельефа, весь из себя одни мускулы, сказал со смешком:

– Обещал сделать всё для его удовольствия. Но сперва, дескать, дождемся вердикта врачей. Его долгий сон мог иметь последствия!

– Вот-вот…

– Но обещаем всё решить быстро, – договорил он. – Иначе ну никак. Говорит, что никогда не чувствовал себя таким здоровым! Зря мы так, надо было ему какие-нибудь колики или изжогу оставить, а то и ревматизм покруче. Рвётся ехать немедленно!.. Велит заложить для него карету, а ещё лучше повозку, чтоб можно было возлежать в дальней дороге, аки Южанин за столом.

– Что-то ещё?

Он фыркнул, как большой рассерженный морж.

– Он же барин, не забыл? Удивился, что к нему дворовых девок не пустили для растления, но я заверил, что уже завтра допустим, для нас главное – здоровье любимого императором поэта, а его плотские утехи на втором месте…