Бездна

Два десятка вызовов на дуэль, большинство из которых удалось уладить друзьям-посредникам, желчный и нетерпимый характер, заносчивость, завышенные требования к обществу, оскорбительное обращение даже с друзьями, что смиренно терпели выходки гения.

В сенях все помалкивали, но уже на крыльце Казуальник, слушая мои доступные для других мысли, сказал шёпотом:

– Ты чего?.. Нам плевать на его чванство, не в свою же компанию принимаем?.. Воскресили, теперь пусть живёт себе.

– Как? – прервал я. – В нашем мире?..

– Ну…

– Не нукай, – сказал я с несвойственным себе раздражением, – ещё не запряг. Ему подай сотню крепостных, не хочешь к нему псарем или конюхом?.. А он пороть тебя будет в конце каждой недели и приговаривать: «Помни день субботний!»

Казуальник не нашёлся чем парировать с ходу, а Гавгамел сказал с неудовольствием:

– Ну эту ерунду обсудим. И решим. Трудно, что ли? Да с нашими возможностями!.. Наделаем ему крепостных, он не отличит! Даже мы не отличим.

– А как же права виртуальных персонажей?

Он остановился, все собрались в кучку, Пушкин если и увидит нас в окно, то решит, что лейб-медики советуются насчет его драгоценнейшего здоровья, какие ещё у нас могут быть заботы, как не рачительствовать о нем, лучшем поэте и вообще лучшем во всей России?

Гавгамел оглянулся на здание, такое неряшливое для нас, поморщился, это было так, словно в недрах каменного лица произошло лёгкое землетрясение.

– Попробуем обойти, – рыкнул он недовольно. – У нас исключительный случай! Не для себя, для Пушкина стараемся. А Пушкин – это же наше всё?

Тартарин сказал ехидно:

– Но и для себя тоже. Ну на хрена воскресили именно его? Надо бы для начала кого-то из его крестьян. Никаких претензий, чванства! Жили бы и радовались. А тут столько заносчивости.

Ламмер сказал деловито:

– И вообще, что с ним дальше? Мы так были зациклены на самом воскрешении, что не подумали, а что потом, а что потом…

Помолчали, Тартарин сказал неожиданно:

– Распылим, сделаем другого. Без амбиций. Че такова?

Все молчали ошарашенно, Ламмер вскрикнул тонким голосом, весь взъерошенный и потрясенный до глубин своих изящных туфлей в стиле эпохи поздних Луев:

– Что за дурацкие шуточки!.. Это же человек!.. И не просто человек, тех можно, а сам Пушкин! Это другое!

Гавгамел сдвинул глыбами плеч, похожими на головы откормленных моржей, прикрытых тканью рубашки.

– Ну и что? А мы сами точно человеки, а не цифровые копии? Другого сделаем, только и делов!..

Ламмер задохнулся в великом возмущении, даже лицо пошло пятнами, а Казуальник с сожалением покачал головой.

– Не весьма в гуманном русле. Мобов уже нельзя, а Пушкина можно?..

– Насчет Пушкиных нет законодательства, – громыхнул Гавгамел, голос звучал с той мощью, с какой в старину ораторы зажигали и переубеждали массы электората. – Значит, можно.

Тартарин поддакнул с непроницаемым видом:

– Да и какое законодательство? Мы же сами лепим законы!.. Вот введем подзаконный акт, что мобов нельзя, а Пушкиных можно, и у всех законопослушных будет совесть чиста, как жопы у нерождённых младенцев!

Я прервал:

– Стоп-стоп. Мы только что вышли от Пушкина!.. Свершилась наша величайшая мечта, двухсотлетний замысел, а мы снова в каких-то теоретических мерехлюндиях. Надо думать, как его устроить в нашей жизни!

Гавгамел посопел, брови разрослись и нависли над пещерами, куда в обеспокоенности начали втягиваться глаза, лицо потемнело, как грозовая туча с градом.

– Взгляни, – сказал он могучим голосом, – вот оживим всех Платонов и быстрых разумом Невтонов! Можно полюбоваться ими и погордиться собой, верно? Но на самом деле, если по правде, то не Ньютоны и Платоны, а их точные копии! А сами Ньютон и Платон как умерли, так и умерли. Мы просто не желаем это признать! Что, если исходить из этого факта?

Я поморщился, все избегаем сложностей, только Гавгамел как будто нарочито их отыскивает.

– Во времена Фёдорова, – сказал я недовольным голосом, – ещё не было цифровизации. Возможно, согласился бы с нашим вариантом. И вообще… если рассуждать приземлённо, нам не все равно, если копии абсолютные?

Он взглянул в упор злыми глазами.

– А надо приземлённо? Хотя да, мы уже эти… которых раньше сторонились. Но я всё-таки ещё не прячусь под стельку сапог. Понимаю, вам всем, конечно, по фигу, если склею ласты, а взамен меня будет точная копия, но мне вот как-то не всё равно. Я умру, исчезну, а будет ходить и даже лупать скалу моя копия, что всё-таки не я… А меня нынешнего не будет. А это жутко и безнадёжно.

Я сказал с настойчивостью, которую не испытывал:

– Да ты это будешь, ты!.. Вся информация о тебе уже сейчас распылена по вселенной в миллионах копий!.. Даже о тебе будущем! Собрать и восстановить для сингуляров – раз плюнуть!.. Здесь склеишь ласты – и тут же очнёшься через какие-то миллион лет таким же точно неумытым лупальщиком скал!

Он покачал головой, подумал, остальные молчат, либо обдумывают ситуацию, либо удалённо играют в созданными ими мирах.