Бездна

– Никто, – согласился я. – Но если я умру, то воскресят не меня, а мое подобие, как ты сам сказал.

Он вздохнул.

– Такие мысли посещали и мою мудрую голову, но академики утверждают, что если собрать всю-всю информацию о человеке, рассеянную по вселенной, то это и будет точное воскрешение!.. И ты в той копии ощутишь, что это ты!..

Я подумал, сказал всё ещё в сомнении:

– Любая копия будет считать, что она – это я. Но если склею ласты, то меня уже точно не будет. А копии есть копии, пусть и точные. Ладно, уже вижу, с Пушкиным поторопились… Не думали, что на самом деле всё сложнее, хотя уже не мальчики, битые жизнью и её выкрутасами.

Он буркнул:

– Но с Пушкиным как-то надо… довести до конца.

– Доведём, – пообещал я. – Как-то. И до какого-то.

Глава 11

Пространство с натужным треском раздвинулось, через щель к нам протиснулся Тартарин, громко и жизнерадостно напевая:

– Мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним…

Гавгамел взглянул на него с неодобрением.

– Чего это он?

Я предположил:

– Наверно, Санта Клаусом себя вообразил, хотя сам ещё тот олень. Из косплеев не вылезает.

Гавгамел поморщился, косплеи не одобряем, хотя, конечно, иногда опускаемся до виртуальных игрищ, все мы люди, то есть обезьяны, но помалкиваем, моветон есть моветон, о кухне в приличном обществе не говорят, тем более о потребностях ниже пояса.

– Что решили? – спросил Тартарин приподнято.

Гавгамел взглянул исподлобья.

– А что, есть сложности?

Тартарин бесстыдно улыбнулся.

– Конечно. И сами знаете. Что это мы все делаем вид, что не вляпались?.. И никто не знает, как выбираться?.. Или придумали что-то?

– Придумаем, – пообещал я. – При наших нынешних возможностях!

Тартарин ухмыльнулся, сказал ехидно:

– Тогда чего такой унылый? А-а-а, сегодня тебя снова видели с женщиной! Она что, не дропнула?

Гавгамел сказал с сочувствием:

– Главное, самого не разлутила.

– Да, – согласился Тартарин. – сейчас среди них вампа на вампе. Сразу и не подумаешь, с виду такие невинные.

Гавгамел заметил сумрачно:

– Как раз с виду невинных и остерегаюсь.

– А я вообще всех остерегаюсь, – сказал Тартарин честно. – Что смотрите? Быть премудрым пескарём весьма осмотрительно и политически оправданно. Я, кстати, старше любого из вас. Может быть, даже вместе взятых. А все почему? Мудрый потому что!

– Даже премудрый, – согласился Гавгамел, явно старался говорить уважительно, но голос прозвучал с печалью. – Совсем-совсем премудрый. Убивать пора.

– Мы теперь неубиваемы, – напомнил Тартарин.

На лицо Гавгамела набежала тень, Я просто смолчал, но у обоих их мысли четко написаны на лицах крупными буквами. Человек неубиваем, верно, но всё ещё самоубиваем, это законное и священное право человека всё-таки мы у себя отнять почему-то не рискнули.

Из пространства, как из густого тумана, выдвинулся абсолютно бесшумно край роскошного дивана, в руке Южанина коричневая лапа крупной птицы с потёками соуса, пахнуло жареным мясом, но он торопливо отправил в широко распахнувшуюся пасть и сказал сдавленным голосом:

– Драсте вам!

Диван послушно опустился, на Южанина почти все посмотрели с неодобрением, словно на прием к президенту явился в джинсах и кроссовках, а он бесстыдно улыбнулся всем, довольный и благодушный, как большой кабан, отыскавший могучий дуб с россыпью крупных желудей вокруг ствола.

– Все ли здоровы, родичи гарбузовы? – спросил он. – Кстати, об Ане Межелайтис… Что-то я давно не видел в наших нестройных рядах Яфета… Тогда появился, но как-то исчез, словно растушевался…

– Ищи в виртуале, – заявил Тартарин. – Плечом к плечу с Молотом отбивает Париж от почти захвативших его мусульман.

Южанин сказал с неодобрительным вздохом:

– Что за кайф в драках?.. У меня тоже косплеи, но как-то без этих буржуйских непотребств. Только приятные сердцу.

– Сердцу? – переспросил Гавгамел. – Что ты называешь сердцем?

Все заулыбались, Южанин называет косплеями свои лукулловы и валтасаровы пиры, плюс оргии с цифровыми Манон Леско и рубенсовскими толстомясыми гуриями.

Единственный из нас, кто всё ещё не наелся этими простенькими удовольствиями. Но когда их столько, начинаешь понимать Дон Жуана, тот каждую женщину добивался месяцами, пуская в ход всё очарование, лесть, хитрости, уловки, и все только для того, чтобы раздвинула ноги.

Хотя нет, всё равно не понимаю. На что человек жизнь тратил? А мог бы, скажем, в математике… Или в мореплавании, тоже нужное было дело, а так просто бабник или, аккуратно подбирая синонимы, вагинострадатель.

Я быстро окинул фёдоровцев взглядом, всех лица серьёзные, задумчивые, даже сейчас какой-то частью мозга в виртуальных мирах, где то ли грабят, то ли насилуют, вряд ли хоть один ищет новые решения в математике.

Гавгамел в нетерпении огляделся.

– Все?

– Не все, – ответил Южанин, – а как у нас обычно. Кто-то забыл, кто-то время и день перепутал, а есть такие, кто решил не поднимать жопу с дивана.

– Ты-то вон с ним не расстаёшься, – ответил Гавгамел. – Сознательный гражданин, хоть и толстый. А остальным недостаёт коммунистической убежденности, что наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!.. Шеф?

Я сказал нехотя: