Бездна

– Надеюсь, – едва выговорил я, – нас хватит. Один что-то упустит, другой подстрахует.

Тартарин заверил бодрым, как утренняя побудка, голосом:

– Дёрнем так, что выдернем к нам вместе с его тапочками!

– Да уж постараемся, – сказал Южанин непривычно суровым голосом, – сингуляры помогать не станут. Всё, что можем сами, оставляют нам.

– Мы готовы, – заверил Гавгамел, оглянулся на остальных, ему ответили кивками, смотрятся в самом деле решительными, на это раз уже в самом деле отсекли всякие споры, тех ли самых воскрешаем или же восстанавливаем клонов.

Казуальник первым выпрямился, закрыл глаза и сказал с чувством:

– Я готов!

– Вливаюсь, – ответил коротко Тартарин.

Гавгамел, Южанин и Ламмер не ответили, уже напряглись, как туго натянутые струны. Я ощутил, как из меня хлынуло нечто, что в старину назвали бы духовной мощью или как-то ещё высокопарно. Тело в самом деле слабеет, плата за желание совершить нечто крупное, выходящее за пределы того базового уровня, который обеспечен всем нам, доживших до бессмертия или, строго говоря, бесконечной продолжительности жизни.

Тяжелее всех пришлось Южанину, уже побледнел и осунулся, худеет на глазах, сибаритам и гедонистам труднее всех собрать волю в кулак и заставить себя сделать что-то не для себя любимого, а для общей цели. Но пока держится, хотя дышит сипло и с надрывом, круглое полное лицо, где ни морщинки, пошло складками, как морда у шарпея, остальные выглядят тоже так, словно бегут последнюю стометровку марафона…

Над головами раздался хлопок, в ста метрах возникла серая стена здания. Ясно, имение Пушкина, только с тыльной стороны, под ногами плиты из шероховатого родосского мрамора исчезли, уступив место зелёной траве, а та пошла от нас во все стороны, как круги по воде от брошенного в тихий пруд большого камня.

Медленно и величаво выступили из почвы и поднялись стены строений, я узнал амбар, сеновал и псарню, а дальше вроде бы конюшня, хижина кузнеца, колодец, забор из толстых веток, называется плетень, на кольях вверх дном глечики, рушники сохнут вдоль всего плетня, мы молодцы, и эту мелочь с бельём и полотенцами не забыли.

Казуальник прошептал в благоговении:

– Чую каждым нейроном… это же всё натуральное!

– Самый что ни есть реал, – подтвердил Южанин, отсапываясь. – Никакой цифровости и квантогэлгости.

Я промолчал, это Пушкина мы выдернем настоящего, а остальное всё равно создаём на месте, но и у меня чувство, что именно сейчас творим действительно нечто эпохальное.

Глава 13

Ламмер молча вытянул развернутые от себя ладони. От его ног с тихим шелестом начала вырастать из земли массивная стена из серых неопрятных камней с зелёным мхом между глыбами, рассыпалась и вмялась в землю, превращаясь в вымощенную булыжником аккуратную дорожку к главному зданию.

Тартарин одобрительно крякнул.

– А быстро эти плазменники!.. Только-только научились воскрешать, а через какие-то пару сраных недель ретроказуальность?.. Ни хрена себе ускорение технологий!

– Суперэкспонента, – ответил Казуальник, – Блин, что они со вселенной натворят? Пойдём?

Южанин дёрнулся в испуге.

– С ума сошёл?.. Отдохнем, поразмыслим над следующим шагом!

За его спиной возникло массивное кресло, придвинулось бесшумно, словно скользит по маслу, он со вздохом предельного облегчения опустился на сиденье и расплылся бесформенной массой, словно гигантская медуза.

По его вялому жесту под Казуальником появилось и деликатно стукнуло под колени ажурное, будто сплетенное из паутины и воздуха. Он невольно сел, кресло любой конструкции выдержит хоть танк, это Южанин предпочитает наглядную массивность, чтоб добротность и надёжность даже с виду, как и он сам считает, что слова «дородный» и «поправившийся» комплиментарны.

Под Ламмером кресло вычурное, эстет хренов, Южанин всем создает разное, учитывает вкусы и кондовость, что почти фриковость.

Я сел на свой пенек и сказал быстро:

– Сделаешь стол – придушу на месте!

Южанин расслабленно улыбнулся.

– Ладно-ладно, но за трапезой приходят самый умные мысли, как сказал Аристотель.

– Не бреши, – возразил Гавгамел, – он такого не говорил!

– Грубый ты, – сказал Южанин с мягким укором. – Как я только с тобой общаюсь?

Некоторое время сидели молча, никто не двигается, восстанавливаем силы. Я всё ещё чувствую себя опустошённым, Южанин чуть ли не щепка с крупного баобаба, с места не сдвинется, пока не превратит себя в прежний лоснящийся шар.

У заметно отощавшего Гавгамела под обвисшей кожей перекатываются шары размером с тенисные мячи, а ему нужно, чтоб с футбольные, а то и вовсе с баскетбольные, в первую очередь старается превратить себя в атлета, как будто теперь важно, как кто выглядит.

Даже Ламмер, который никогда не был замечен в усердном труде, вспотел, тяжело отдувается, как бегемот на берегу. На лбу сухощавого Казуальника блестят мелкие бисеринки, Гавгамел выглядит сильно уставшим, что и понятно, мозгами шевелить – это не лупать сю или вот ту скалу.