Бездна

– Достроим цифровым, – ответил он с беспечностью подростка – Даже мы не отличаем, где реальное перетекает в виртуал!.. А чего ты хочешь от поэта? Ещё при царе витали в грезах. Революционэр-ры все такие.

Казуальник потер ладони, от них пошёл декоративный дымок, на этот раз с ароматом миндаля, шумно нюхнул мощно раздувшимися, как у бегемота, ноздрями.

– Хорошо…

– Ну, – спросил Гавгамел в нетерпении, – заходим?.. Шеф, не спи!

Подсознательно я ждал за дверью внутренности некой высокотехнологической капсулы с множеством приборов, а на лабораторном столе опутанное проводами безжизненное тело, но за порогом открылась такая же точно комната, как и в прошлый раз.

Мебель та же, тот же низкий потолок, тот же затхлый запах, а у противоположной стены кровать из дерева, где на спине мужчина, укрытый по грудь одеялом, смуглое худое лицо всё так же застыло в неподвижности последней минуты жизни.

Я ощутил невольный трепет, хотя всё повторяется с абсолютной точностью, но на этот раз настоящий Пушкин, не копия. Это именно ему Дантес засадил пулю, что вызвала абсцесс и смерть от воспаления.

Казуальник, опережая меня, заулыбался во весь рот с его сотней зубов, шагнул вперед и сказал бодро-сладким голосом:

– Лександр Сергеич, вы там как?.. Всё ещё баинки?.. Пора просыпаться! Отечество ждет и жаждет гениальных стихов своего светила русской поэзии!

Повторяется, сказал внутренний голос, словно энпээс какой, хотя всем нам проще повторяться, чем придумывать что-то новое. Можно даже не придумывать, всё уже сказано, но хотя бы выбирать что-то оригинальнее, но берём то, что ближе и на поверхности.

Пушкин вздрогнул, повел диким взором в нашу сторону. После некоторого ожидания очень осторожно пощупал бедро, куда вошла пуля, что перебила кость и проникла в живот.

Мы молча ждали, он прошептал непонимающе:

– Где рана?.. Что со мной?

– Был перитонит, – сообщил я, – пустячок. Мы, имперские лейб-медики, вас излечили. По-гусарски!

В его чёрных, как спелые маслины, глазах блеснули искры.

– Но Аренд, – сказал он быстрым голосом, – говорил…

– Он не ошибся, – подтвердил я, – рана смертельная… но не во всех случаях. Сейчас всё в порядке, вы же чувствуете?

Он пробормотал настороженно:

– Да, но… как?

Я отмахнулся.

– Стоит ли вам, дворянину и творческой личности, интересоваться такими мирскими делами, привычным простым людям?.. Лекари постоянно учатся, они ж не дворяне, уже умеют больше, лучше и глыбже. Особенно те, кто ещё не лейб-медики.

Он сказал потрясённым голосом:

– Всё равно не разумею…

– Всё потом, – заверил я благожелательно. – Сейчас отдохните, наберитесь сил…

Он приподнялся на локте, встревоженный и недоумевающий, спросил хрипловатым голосом:

– Что… Где я?.. Что-то здесь не так…

Я ответил с подкупающей, надеюсь, любезностью:

– Вы в постели, Александр Сергеевич, в постели. Постель на кровати.

Он быстро оглядел нас исподлобья.

– А что… я же умирал!..

– Вас вылечили, – сообщил с я торжеством и гордостью. – Всё будет путём, Александр Сергеевич!.. Отдохните, а мы тут пока посовещаемся. У вас хороший организм, хоть вы и поэт. Но всё равно не лепо ли ни бяше. Вам нужно отдохнитульствовать. Мы пока ретирадствуем, лейб-лекари изрядно и вельми потрудились. А затем посмотрим ваше состояние и решим.

Он сказал чуточку спесиво:

– У меня неплохое состояние! Двести душ крепостных, две деревеньки, пруд с малороссийскими карасями…

– Состояние вашего тела…

Он сказал быстро:

– Никогда не чувствовал себя лучше!

– Будете ещё лучше, – пообещал я. – Но потом. Отдыхайте!

По моему знаку все покинули помещение, я вышел последним и плотно закрыл за собой дверь.

Отошли от здания молча, Гавгамел, несмотря на успех переноса, почему-то мрачен, как грозовая туча, Казуальник и Южанин переглядываются искоса, Ламмер сгорбился, на лице никакого ликования, даже радости нет.

Я сказал на ходу как можно бодрее, всё же руководитель должен быть всегда вздрючен:

– Ну что, квириты, докукарекались?.. Да сам вижу, не надо патетики. Какого хрена обрадовались научно-техническому прорыву и тут же кинулись… Самим надо сперва подготовиться! А то сразу в прорубь. Теперь будет ещё кучерявее. Настоящая работа и настоящий вызов! У реального Пушкина те же права, что и у нас. Но и обязанности. Крепостных пороть уже никак. Ни реальных, ни цифровых. Даже в переходном периоде от пещерного капитализма к светлому сегодняшнему.

Ламмер произнес несчастным голосом:

– Зато щасте-то какое! Совершилась вековечная мечта человечества!.. Воплотилась в реал. Реал – это не испанские деньги, а то, в чём мы вроде бы живём, хотя я давно сомневаюсь и что живём, и что мы – это мы… Но цифровые тоже вроде живут, хотя и неживые?..

Южанин прервал:

– Что дальше? Выпустим или подержим в закрытом лечебном заведении? Решать надо быстро, раз уж поторопились и сделали.

Гавгамел бухнул тяжело, словно гэгэхнул молотом по земле:

– Нас же держат? Хотя наша психушка попросторнее. Что сказать найдём, все мастера отгавкиваться. Но надо спешно придумать, что говорить и как объяснить, пока не начал крушить всё вокруг да около. Он же африканец, как сказал Маяковский!