Бездна

— А-а! безотчетно крикнули въ перепугѣ обѣ сестры…

Настя кинулась со всѣхъ ногъ въ корридоръ. Исправникъ, опрокинувъ впопыхахъ два стула, сверкая не то злобно, не то растерянно блуждавшими глазами, понесся стремглавъ за нею.

— Куда вы, куда, сударыня?.. нельзя, я не могу позволить! кричалъ онъ, догоняя ее и схватывая за руку.

Она съ негодованіемъ вырвала ее.

— Пустите меня… пустите… вы съ ума сошли!..

— Нельзя, говорю вамъ, нельзя… я не дозволяю!… Сотскій! наскочилъ онъ въ азартѣ на злосчастнаго мужика съ бляхой, который ни живъ, ни мертвъ, съ поблѣднѣвшимъ какъ полотно лицомъ, продолжалъ все такъ же стоять у перилъ со своимъ огаркомъ, — ты мнѣ жизнью своей и дѣтей твоихъ отвѣтишь, если кто-нибудь выйдетъ отсюда безъ моего приказанія!…

И онъ чуть не кубаремъ, путаясь и цѣпляясь каблуками за ступени, полетѣлъ внизъ по лѣстницѣ.

X

Настасья Дмитріевна не ошиблась въ первомъ предположеніи своемъ: тайникъ брата ея былъ открытъ маленькимъ человѣкомъ въ сибиркѣ (это былъ одинъ изъ самыхъ бойкихъ московскихъ "агентовъ", дѣйствительно выслѣдившій нашего "пропагандиста" отъ самой Москвы и успѣвшій о прибытіи его въ Юрьево дать знать верстъ за восемь въ уѣздный городъ находившемуся тамъ по случаю начавшихся въ губерніи арестовъ жандармскому полковнику,), — открытъ по слѣду, оставленному подошвами ея и Варюши на слоѣ пыли, покрывавшей полъ буфетной, и по продольной щели люка, выглядывавшей изъ-подъ шкафа… Объ этомъ обстоятельствѣ и прибѣжалъ наверхъ Сливниковъ извѣстить жандармскаго штабъ-офицера. Тотъ, осмотрѣвъ мѣсто, тотчасъ приступилъ къ дѣлу; велѣлъ отодвинуть шкафъ, поднять люкъ за открывшееся кольцо его и, наклонившись самъ надъ зачернѣвшею предъ нимъ глубиной подвала, направилъ въ нее свѣтъ своего фонаря… Изъ глубины этой въ тотъ же мигъ раздался выстрѣлъ…

Когда нашъ, глубоко уязвленный сестрами Буйносовыми, исправникъ влетѣлъ въ дверь буфетной, онъ въ первую минуту едва могъ дать себѣ отчетъ въ томъ, что совершалось предъ нимъ. Со двора въ окно, съ грохотомъ сабли и звономъ стекла, посыпавшагося изъ сорванныхъ рамъ, стремительно влѣзалъ на звукъ выстрѣла оставленный тамъ для наблюденія жандармъ. Полковникъ, все также держа въ рукѣ свой прострѣленный, но не погасшій фонарь, стоялъ надъ отверстіемъ подвала рядомъ съ Фурсековымъ, свѣтившимъ кому-то внизъ большимъ экипажнымъ фонаремъ въ одной рукѣ и зажженнымъ огаркомъ въ другой. Снизу изъ темени подвала доносился гулъ какой-то борьбы, глухіе возгласы и тяжелый хрипъ ускоренныхъ дыханій.

— Гляди, что-бъ онъ въ тебя… коротко, не договаривая, остерегалъ сверху полковникъ.

— Не выпалитъ, ваше всбл… за руки держу, отвѣчалъ снизу голосъ.

— Держи! кричалъ Фурсиковъ, быстро передавая фонарь свой и огарокъ подоспѣвшему со двора жандарму и готовясь самъ спуститься въ подземелье съ развязаннымъ кушакомъ своимъ въ зубахъ.

— Оставь… сдаюсь! послышался изъ подвала другой голосъ.

— Какъ отняли, такъ и сдаешься, отвѣтилъ на это добродушный солдатскій смѣхъ. И изъ подвала поднялась до пояса по лѣстницѣ бравая фигура другаго служиваго въ жандармской формѣ, прыгнувшаго туда прямо, помимо этой лѣстницы, едва успѣлъ раздаться выстрѣлъ.

— Ривольверъ ихній извольте получить, ваше… доложилъ онъ, протягивая оружіе начальнику и принимая веревку изъ рукъ сыщика. — Связать прикажете? обрывисто и понижая голосъ спросилъ онъ чрезъ мигъ.

— Выходите! молвилъ вмѣсто отвѣта штабъ-офицеръ, наклоняясь въ отверстію.

Фигура служиваго исчезла, и вмѣсто него, медленно подымаясь по ступенькамъ, показался блѣдный какъ смерть "пропагандистъ", порывисто переводя духъ сквозь судорожно стиснутые зубы, злобно сверкая глазами, неестественно бѣгавшими по сторонамъ.

— Обыскать… можетъ ножъ… или что… подшепнулъ какъ бы въ видѣ вопроса Фурсиковъ на ухо полковнику.

Онъ, не ожидая разрѣшенія, подскочилъ въ Буйносову и какъ-то очень быстро и ловко провелъ сзади руками по обѣимъ сторонамъ его туловища отъ плечъ и до сапожныхъ голенищъ, запустивъ по пути эти рук и въ карманы (оказавшіеся пустыми) его жакетки, плачевно изодранной въ пылу единоборства… и, также быстро выхвативъ переданный имъ въ руки жандарма зажженный огарокъ, кинулся съ нимъ свѣтить оставшемуся въ подвалѣ товарищу:

— Гляди, Лазаревъ, шепталъ онъ, ложась грудью на край люка и опуская свой свѣточъ въ отверстіе на всю длину руки, — не подвинулъ-ли онъ гдѣ чего… Кирпичъ ощупай… можетъ гдѣ вынутъ…

— Ваша фамилія? коротко, для формы, спрашивалъ между тѣмъ арестованнаго штабъ-офицеръ.

— Не желаю отвѣчать, рѣзко отвѣтилъ на это тотъ.

— Ахъ, батюшки-свѣты, баринъ нашъ молодой! визгнула въ то же время какая-то женщина у двери, выходившей въ корридоръ.

— Что за особа? вскинулся съ мѣста безмолвный до сихъ поръ исправникъ Сливниковъ, находя нужнымъ заявить и о своемъ усердіи. Онъ кинулся было за нею…

Но "особа" — это была старуха Мавра, выбѣжавшая стремглавъ на шумъ выстрѣла изъ комнаты старика Буйносова, — успѣла уже исчезнуть во мракѣ корридора…