Бездна

— То, что есть. Я все знаю, а чего не знаю, угадываю такъ же вѣрно, какъ если бы слышала собственными ушами: относительно васъ тамъ существуетъ то, что сказывается въ извѣстной пословицѣ: и хочется, и колется, и бабушка не велитъ. Вы намѣченный женихъ несравненной Маріи Борисовны чуть-ли не съ самаго дня ея рожденія. Это совсѣмъ по традиціи, какъ въ благонамѣренныхъ старыхъ романахъ: друзья родители предназначаютъ съ колыбели дѣтей своихъ къ будущимъ узамъ Гименея et autres exercices patriarcaux et touchants. Прелестно! Но вышло такъ, что въ ожиданіи той счастливой минуты нареченный будущій обладатель нашей Машеньки чуть-чуть свихнулся и запутался было въ сѣтяхъ одной жалкой особы, дочери разореннаго и пьянаго отца, которую мы поэтому имѣли полное основаніе презирать и не пускать къ себѣ въ домъ. Особа эта, отдадимъ ей справедливость, была со своей стороны горда и не хотѣла способствовать своимъ поощреніемъ этого вѣроломнаго суженаго нашей Машеньки въ окончательному разрыву съ нами и всѣмъ нашимъ міромъ: она предпочла, во избѣжаніе соблазна, выйти замужъ за человѣка, не равнаго ей ни по рожденію, ни по воспитанію…

Судорожное движеніе пробѣжало по губамъ Юшкова, но онъ не шевельнулся, не взглянулъ на нее.

— Вы этимъ огорчились тогда, Григорій Павловичъ, продолжала она, — и голосъ ея слегка будто дрогнулъ при этомъ, показалось ему:- или я ошибаюсь?

— Нѣтъ, сказалъ онъ послѣ минутнаго колебанія.

Подъ вѣками ея блеснулъ быстрѣе, чѣмъ молнія, какой-то лучъ самодовольнаго торжества.

— Мы это, само собою, замѣтили, начала она опять язвительнымъ тономъ говорить отъ имени Троекуровыхъ, — и, понятно, сильно на это вознегодовали. Машеньку мы увезли за границу, гдѣ, встрѣчаясь съ ненавистною намъ купчихой, едва удостоивали ее поклона… въ то время, — примолвила съ высокомѣрною улыбкой Сусальцева, — когда принцы крови et tout ce que l'Europe possède de grands noms почитали себя счастливыми быть принятыми въ ея гостиной… Злополучнаго суженаго послали въ ссылку въ петербургскія тундры: изнывай тамъ отъ тоски вдали отъ нашего рая. Гнѣвъ нашъ на него преложили мы на милость только недавно, и то съ оговорками и на кондиціяхъ. Онъ у насъ теперь не то женихъ, не то монастырскій послушникъ, на искусъ поставленъ: будетъ паинькой ходить въ нашихъ шорахъ, не глядя ни вправо, ни влѣво, впряжемъ пожалуй въ одну пару съ Машенькой; вздумаетъ увлечься опять свободнымъ чувствомъ, — укажемъ ему дверь и величественно возгласимъ, какъ тотъ комическій beau-père въ Le chapeau de paille d'Italie: "Mon gendre, tout est rompu".

Гриша поднялъ опущенную голову съ какимъ-то, поразившимъ Сусальцеву, "знавшую его такъ близко", взмахомъ душевной бодрости:

— Вы забываете здѣсь одно, Антонина Дмитріевна: мою личную волю. Вы очень остроумно смѣетесь надъ "традиціями старыхъ романовъ", надъ какими-то "оговорками" и "кондиціями". Но ничего этого въ дѣйствительности нѣтъ и не нужно: я просто люблю Марію Борисовну Троекурову.

— "Любите?" страннымъ тономъ повторила она.

Она опустила возжи, обернулась еще разъ на него:

— А меня?…

— Васъ?… былъ онъ въ силахъ только пролепетать въ первую минуту.

— Меня, да, — на лицѣ ея заиграла какая-то неотразимая улыбка:- помните подчеркнутые вами однажды стихи въ томикѣ Alfred de Musset, котораго давала я вамъ читать:

   Quand un coeur vous а contenue,
   Juana, la place est devenue
   Trop vaste pour un autre amour.

Развѣ послѣ меня можно полюбить другую? Allons donc!…

"Что же это такое, чего она хочетъ отъ меня?" спрашивалъ себя въ смятеніи Гриша. Сердце его усиленно билось, предъ глазами стоялъ какой-то туманъ… Но ему надо было "выбиться изъ такого состоянія", чувствовалъ онъ; надо было "не дать себя одолѣть этому призраку". Онъ вызвалъ опять улыбку на уста:

— Къ чему вы это говорите, Антонина Дмитріевна? на что я вамъ теперь нуженъ, на что? повторилъ онъ невольно дрогнувшимъ голосомъ.

Она попридержала лошадей:

— А если мнѣ тяжело видѣть въ васъ теперь врага, Григорій Павлычъ! воскликнула она, какъ бы одолѣваемая какимъ-то неотразимымъ желаніемъ высказаться: — если я не переношу мысли, что вы можете меня презирать!…

— "Презирать", "врагъ", онъ тихо закачалъ головой: — ничего подобнаго нѣтъ въ душѣ моей къ вамъ.

— Ну да, какъ бы съ горечью отозвалась она, — безграничное равнодушіе, не такъ-ли?

Онъ не отвѣчалъ, устремивъ прищуренные глаза въ бѣжавшую предъ ними даль… А сердце его все такъ же усиленно билось и въ ушахъ "невыносимымъ звономъ", казалось ему въ эту минуту, звенѣли "предательскіе" звуки ея проницающаго гортаннаго голоса.

Она еще разъ повела на него изъ-бока взглядомъ, и губы ея побѣлѣли: