Бездна

— Вообразите себѣ простаго русскаго мужика, котораго какая-нибудь волшебница перенесла бы въ роскошный дворецъ подъ южнымъ небомъ и стала бы кормить каждый день самыми изысканными гастрономическими блюдами. Онъ нашелъ бы тутъ, что можетъ удовлетворить самый прихотливый вкусъ, отъ ласточкиныхъ гнѣздъ до соловьиныхъ языковъ римскаго пира, все, кромѣ одного, — своего роднаго ржанаго хлѣба. Какъ вы думаете, не зачахъ-ли бы онъ подъ конецъ отъ этого режима? Сравненіе мое не элегантно, а между тѣмъ voilа mon cas! Я изнываю среди моей роскоши, среди всѣхъ этихъ hommages, вздоховъ и признаній, которыхъ навидѣлась, наслышалась я до оскомины, до отвращенія въ эти два года моего замужства… Я не даромъ практична, не даромъ реальна, Григорій Павлычъ, ухо мое не пропуститъ ни одной фальшивой ноты, а тутъ всѣ ноты фальшивы.

Она примолкла на мигъ. Пышная грудь ея высоко и учащенно подымалась подъ тѣсно облегавшимъ ее джерси…

— Да, глухо зазвучалъ ея голосъ опять:- быть любимою — мечта каждой женщины, будь она чиста какъ Гретхенъ, преступна какъ лэди Макбетъ, или продажна какъ Manon Lescaut, — любимою исключительно, самоотверженно, безумно… безъ ума, подчеркнула она въ объясненіе.

Гриша старался не глядѣть на нее, старался улыбнуться равнодушно и насмѣшливо.

— Есть женщины холодныя, сказалъ онъ, — для которыхъ ничего этого не нужно.

Она засмѣялась опять.

— Какъ я, разумѣется, un être froid et immaculé, остававшаяся до сихъ поръ глухою ко всякому слову прельщенія, изъ какихъ бы устъ оно ни исходило: мнѣ при васъ говорилъ этотъ молодой человѣкъ, Гордынинъ?

— Да, при мнѣ.

— А вы что же, вѣрите или не вѣрите?

И она взглянула на него не то надменнымъ, не то вызывающимъ взглядомъ.

Онъ какъ бы не слышалъ вопроса и, обѣжавъ безпокойными глазами окружавшее ихъ пространство:

— Куда же мы ѣдемъ, однако, Антонина Дмитріевна? спросилъ онъ поспѣшно.

— На край свѣта!..

Она хлестнула бичемъ по лоснившимся крупамъ своихъ пони, и легкій экипажъ понесся по дорогѣ чуть не съ быстротой локомотива, уносимаго паромъ.

— Антонина Дмитріевна, съ невольною тревогой проговорилъ Юшковъ, — я васъ очень прошу дли отвезти меня обратно въ городъ, или выпустить здѣсь на дорогѣ, я пѣшкомъ дойду.

— Къ чему! Это крюкъ, а я васъ прямо во Всесвятское доставлю.

— Не нужно этого, не нужно! воскликнулъ онъ испуганно.

Она захохотала опять своимъ злымъ смѣхомъ:

— Кого боитесь вы компрометтировать: меня, или себя самого? Обо мнѣ не безпокойтесь: репутація моя сдѣлана, ея не подорветъ сантиментальное путешествіе мое съ вами, по проселкамъ ***скаго уѣзда.

Гриша внезапнымъ движеніемъ поднялся на-скаку со своего мѣста въ портшезѣ:

— Я сейчасъ соскочу, если вамъ угодно продолжать эту шутку…

— Перестаньте, вы ногу себѣ сломите! вскликнула она и откинулась всѣмъ тѣломъ назадъ, сдерживая разомчавшихся лошадокъ.

Она перевела ихъ на рысь и поворотила по направленію къ городу.

— Библейскій Іосифъ, Ипполитъ Расина, [91] — не знаю ужь, на кого вы болѣе походите, — довольны-ли вы?

— Вы себя однако не, щадите, давая мнѣ такія лестныя названія, замѣтилъ Гриша, не удерживаясь болѣе отъ желанія сказать ей въ свою очередь что-нибудь колкое.

Но она только пожала плечами на это и уронила съ какою-то величавою небрежностью:

— Да, у женщинъ бываютъ иногда самые безсмысленные и глупые капризы…

— Проходящіе, къ счастію, такъ же скоро, какъ и приходятъ, сказалось на это Юшкову какъ-то совершенно безвольно.

— И въ большему еще ихъ счастью, преимущественно къ тѣмъ, кто этимъ пользоваться не умѣетъ, добавила, она въ свою очередь. И тутъ же, перемѣняя вдругъ эту беззастѣнчивую насмѣшливость рѣчи на тонъ дружескаго, заботливаго участія;.

— Вы меня сейчасъ спросили, счастлива-ли я, я отвѣтила вамъ, какъ чувствовала. А votre tour maintenant, mon ex-ami, подчеркнула она:- счастливы-ли вы, скажите?

— Сколько это можетъ быть дано человѣку на землѣ, съ какою-то намѣренною преувеличенностью выраженія отвѣтилъ онъ ей.

— Примите всѣ мои поздравленія по этому случаю… И того же счастія ждете впереди?

Она глядѣла на него не смѣющимся и проницающимъ взглядомъ. Ему было не ловко отъ этого взгляда, онъ отвелъ отъ него глаза свои:

— Имѣю къ этому полное основаніе… если только ничего не перемѣнится въ моемъ настоящемъ положеніи, неопредѣленно выговорилъ онъ.

— И никакихъ черныхъ точекъ не предвидите на этомъ свѣтломъ горизонтѣ вашего будущаго? спрашивала она мягко. чуть не нѣжно.

Гришу начинало коробить:

— Какія тутъ могутъ быть точки!…

— Мало-ли! Разница лѣтъ, напримѣръ, нрава… Вѣдь Марья Борисовна, кажется, по папенькѣ пошла, командиршей смотритъ… Или вы уже такъ привыкли вѣчно жить подъ чьимъ-нибудь гнетомъ, мой бѣдный Григорій Павлычъ, что васъ эта перспектива не страшитъ?

Его окончательно взорвало:

— Подчиняться тѣмъ, въ кого глубоко вѣришь, кого безпредѣльно уважаешь, — не гнетъ, а счастье, Антонина Дмитріевна! рѣзко промолвилъ онъ:- "страшиться" дѣйствительно пришлось бы мнѣ лишь въ томъ случаѣ, если бы рѣчи ваши были въ состояніи меня смутить.