Бездна

— Наша бѣда съ вами, Григорій Павлычъ, состоитъ въ томъ, что вы слишкомъ, какъ говорится, прямолинейны, rectiligne. Въ теоріи это можетъ быть прелестно и во всякомъ случаѣ очень почтенно, за это во Франціи даютъ даже людямъ le prix Monthyon [89], но дѣло въ томъ, что вашей прямой линіи въ природѣ не существуетъ вовсе, il n'у а que des courbes, а вы этого допустить до сихъ поръ не хотѣли. Я всегда была виновна въ вашихъ глазахъ тѣмъ, что не подходила подъ тотъ казенный шаблонъ, подъ который привыкли вообще люди подводить извѣстную категорію человѣческихъ существъ, къ которымъ, по видовымъ признакамъ, должна была принадлежать и я. Оказывалось, что видовые признаки одно, а въ дѣйствительности выходило нѣчто совсѣмъ иное. Все это лицемѣріе дѣвичьей скромности, въ которую никто давно не вѣритъ и которой всѣ между тѣмъ продолжаютъ требовать, — несомнѣнный будто бы признакъ d'une "jeune personne comme il faut", — все это во мнѣ отсутствовало. Было существо, ненавидящее фальшь и условность, свободное умомъ и разумѣющее жизнь такою, какова она въ дѣйствительности, а не въ "нравственныхъ" книжкахъ англійскихъ старыхъ или безобразныхъ blue stockings, которымъ никто въ жизни не рѣшился дать случая согрѣшить… Я вамъ нравилась, не смотря на это, быть можетъ даже, именно поэтому, но вы все же почитали обязанностью своею "протестовать" словомъ и мыслью противъ моей разнузданности… Правда?

— Я не протестовалъ, мнѣ было больно, невольно вырвалось на это у Юшкова.

— Да, потому что… я не знаю, какъ это выразить нѣжнѣе, усмѣхнулась она, будто извиняясь за то, что хотѣла сказать ему, — у васъ нѣтъ широкаго захвата въ мысли, l'envergure vous manque, вы слишкомъ, повторяю, прямолинейны, вы не допускаете, что большому кораблю, какъ говоритъ пословица, требуется просторъ океана, а не лужа деревенскаго пруда. А я всегда, sans me flatter, чувствовала себя большимъ кораблемъ, Григорій Павлычъ; я не могла довольствоваться малымъ, не могла переносить нищенскаго существованія въ Юрьевѣ; мнѣ нужно было все, что можетъ. только дать жизнь тому, кто сознаетъ себя способнымъ стать надъ нею владыкой… Я вышла замужъ; мнѣ нуженъ былъ прочный фундаментъ для моего будущаго зданія; я и взяла для него первый матеріалъ, какой давался мнѣ въ руки. Выбора у меня въ тогдашнемъ моемъ положеніи не было… Вы, промолвила она тутъ же со смѣхомъ, — "вы, принцъ", какъ говоритъ Беатриса у Шекспира [90], "годитесь только для праздниковъ", а мнѣ нуженъ былъ мужъ для будней… Но вы ничего, ничего этого не хотѣли, не въ состояніи были понять, вскрикнула она словно съ отчаяніемъ, — вы перечеркнули меня и память обо мнѣ большимъ крестомъ съ той минуты, когда я рѣшилась, по-вашему, "продать себя", выходя за monsieur Cyсальцева.

Онъ все такъ же сосредоточенно молчалъ, уставившись машинально глазами въ ея державшую возжи лѣвую руку въ шведской по локоть перчаткѣ, застегнутой на двѣнадцать пуговицъ. "Въ какомъ романѣ", проносилось у него въ головѣ, "читалъ я что-то совершенно похожее на эти слова?.."

— По-вашему, говорила она межъ тѣмъ съ возраставшимъ жаромъ, — я хотѣла богатства для богатства, а я въ немъ видѣла лишь двигательную силу…

— Она у васъ въ рукахъ теперь: счастливѣе-ли вы стали? поднялъ на нее строгіе глаза ея спутникъ.

— "Счастливѣе!" повторила она чуть не плачущимъ голосомъ:- развѣ я въ такомъ случаѣ сидѣла бы здѣсь съ вами, увезя васъ насильно отъ вашихъ "занятій", добиваясь отъ васъ тщетно хоть одного слова прежней… — она какъ-бы искала надлежащаго выраженія, — прежней… дружбы! Счастливые забываютъ, а я ничего не забыла, какъ видите. Въ душѣ моей все та же жажда и та же мучительная, смертельная неудовлетворенность.

— Я это угадалъ, прошепталъ Гриша, — когда вы такъ весело, повидимому, такъ цинично, — извините меня за выраженіе, — разсказывали намъ въ тотъ разъ всѣ эти невѣроятныя парижскія исторіи.

— "Цинично?" повторила она опять, — пожалуй, если ухо ваше не дослушалось той горечи, которая говорила за этими циническими словами моими. Вамъ никогда не приходило въ голову, Григорій Павлычъ, какое иногда хорошее чувство скрывается подъ грубымъ ругательствомъ и что смѣхъ иной разъ надрываетъ душу хуже самыхъ горючихъ слезъ?.. Я смѣюсь и проклинаю, потому что благословить ничего не могу, поймите это!

Онъ внималъ ей, прислушиваясь со странною смѣсью изумленія и жалости къ этимъ ея спѣшнымъ, горячимъ, такъ мало обычнымъ ей рѣчамъ… "Или это ложь?" говорилъ онъ себѣ,- "но она прежде никогда не лгала"…

Она неожиданно засмѣялась.