Бездна

Я свои закрываю. Приятное ощущение полумрака, пронизанного редкими вспышками. Восток снова благоухает жасмином и табаком из наргиле – так пахнет в здешних цветущих двориках. Этот Восток не имеет отношения ни к мегаполису, ни к кошмарным дорожным развязкам, украшающим въезд в окрестные городки: посреди пустыни вдруг возникают зеленые лужайки, клумбы, засаженные геранью, а в центре – гигантская, четырехметровая стрела или волшебная лампа – намек на «Тысячу и одну ночь». В голове снова звучат слова, что я сказал Эктору на прощанье: «Я еду в страну Аладдина». От этого китча тошнит. А иные картины и вовсе угнетают, например, две кривые сабли из крашеного бетона, образующие подобие мрачной триумфальной арки на въезде в очередной городок. Несколько явно новеньких мечетей, белых, кокетливых, напоминают мне слова одного моего друга-мусульманина: «Большая часть Корана может быть понята только с учетом сексуальной гипотезы…» И верно: за окном мелькают округлые купола, вздутые стены и воздетые к небу минареты.

То и дело мы тормозим на КПП. Всякий раз военные требуют мой паспорт, пристально разглядывают меня и машину и только потом пропускают. А дальше новые чащобы многоэтажек, новые развязки, другие эмираты и султанаты со звучными названиями: Аль-Фулайта, Аль-Кутайба, Аль-Таук аль-хамама[193]… Меняются лишь названия. А в остальном – все то же море песка с торчащими кое-где черными и коричневыми скалами, которые чем дальше к югу, к совсем уже необитаемой пустыне, становятся все светлее. И вдруг я вижу вдали невысокую горную гряду, а перед ней крошечные кубики деревушки. Это цель моего путешествия. Она все ближе и ближе.

– Абу Нувас, – объявляет водитель.

Приехали. Я делаю глубокий вдох, достаю мобильник и набираю номер.

– Я вас жду, – говорит по-французски голос в трубке. – Передайте телефон водителю, так мне легче будет объяснить адрес.

Я слышу, как шофер бубнит:

– О’кей… о’кей. Yallah![194]

Он оглядывается на меня, словно хочет убедиться, что мне действительно туда.

– Yallah, – вот и все, что я могу сказать.

Человек ждет меня возле домика кремового цвета. Это строгое одноэтажное здание, чье назначение, вероятно, указано на белой вывеске над дверью, но я не могу его прочесть – это несколько арабских букв, а сверху красный полумесяц и два очередных скрещенных ятагана. Что за дурацкая мания…

Несмотря на жару, человек одет в черный костюм. Я оцениваю его такт. Железный навес – продолжение крыши – дает хоть какое-то подобие тени и ему, и козе, которая укрывается от жары, прижавшись к стене. Между человеком и козой темнеет закрытая дверь с двумя зарешеченными окошками по бокам. Я открываю дверцу машины и, выходя, говорю шоферу: «Подождите меня». От раскаленного воздуха перехватывает дыхание. Я направляюсь к человеку в черном костюме. К ужасу. А может, к надежде? Нет, не верю. Если бы она была жива, то неужели не дала бы знать о себе?!

Человек представляется, протягивает мне визитку. Консульство, отдел кризисных ситуаций. Он говорит, что должен кое-что сказать мне перед тем, как войти. Что смерть близких всегда трудно пережить, особенно когда это происходит за границей, но он здесь именно для того, чтобы помочь мне. Что местное свидетельство о смерти будет выписано, а консульская служба Франции в его лице возьмет на себя пересылку документа в соответствующий отдел актов гражданского состояния в метрополии. Что с этим у меня не возникнет никаких проблем. Что я получу десять копий свидетельства о смерти, должным образом заверенных, и это позволит мне по возвращении во Францию уладить необходимые юридические процедуры, касающиеся наследства и займов, сделанных покойной…

Я прошу его не продолжать.

И шагаю к двери. «Тело в хорошем состоянии», – сообщает он, спеша следом. Как будто это некая удача в моем несчастье. Я вспоминаю Пхукет, зеленоватые тела на дороге в Као Лак, психологов, принимавших меня за родственника в поисках тела… У жизни в запасе много таких иронических аналогий…

Несмотря на зной, меня колотит озноб. Я дрожу и потею, пот каплями ползет по спине, хотя все мое тело до самых костей застыло от холода. Дипломат хочет войти первым, но я его опережаю. Внутри на пластиковых стульях сидят три старика. У одного ступня раздулась до размера арбуза. Запах от старика исходит жуткий, но он молчит, не стонет. Я отвожу глаза. Плакат на стене демонстрирует расчлененное человеческое тело с жизненно важными органами. Рядом, в золоченой рамке, фото местного властителя в белой куфии. А прямо над ним, в другой рамке, сура из Корана, выведенная белыми буквами на зеленом фоне.

При моем появлении из-за письменного стола выбирается грузный человек в белом халате. Я следую за ним по коридору. Очень короткому. В конце коридора массивная дверь со стилизованным изображением снежинки. Человек отворяет дверь. Меня обдает ледяным холодом, горло сжимается от едкого запаха.