Бездна Кавказа

— Обижаешь, уважаемый, — сказал Аслан, который и был тем самым человеком, о котором только что говорил. — Ты же знаешь, что любой из наших людей скорее даст отрезать себе язык, чем по собственной воле скажет ментам лишнее слово.

— Нужно быть очень осторожными, — откладывая в сторону газету, сказал Мустафа. — Слишком много стоит на кону, чтобы рисковать без острой необходимости. Нам и так пришлось наделать шума. Сначала этот журналист, потом сыщик…

— Позволь задать тебе один вопрос, уважаемый, — склонив голову в поклоне, сказал Аслан. — Возможно, я слишком много хочу знать, но не скажешь ли ты мне, чем провинился перед нами журналист?

— Ты действительно хочешь знать слишком много, — спокойно и даже сочувственно произнес Мустафа. — Даже больше, чем знаю я. Поверь, я тоже очень хотел бы выяснить, за какие грехи мы отправили этого неверного к праотцам. Возможно, со временем я это узнаю и, возможно, поделюсь своим знанием с тобой. А пока все, что мне известно, это что за него замолвили словечко очень уважаемые люди, наши старые добрые друзья из… ну, скажем так, из жарких стран.

Аслан понимающе кивнул. Добрым друзьям уважаемого Мустафы, которые проживают в жарких странах, порой нужны самые неожиданные вещи, и мешают им иногда самые неожиданные персонажи. Что ж, почему не оказать уважаемым людям маленькую услугу? Тем более что за каждую маленькую услугу эти уважаемые люди платят большие деньги, из которых кое-что перепадает и Аслану…

С первого этажа послышался какой-то неясный шум — негромкий стук, словно кто-то ударил подушечкой пальца по донышку алюминиевой кастрюли, глухой шум падения и короткий металлический лязг. Если бы Аслан, войдя, потрудился закрыть за собой дверь, они с Мустафой вряд ли вообще что-то услышали бы. Уже начавшая покрываться старческими пигментными пятнами ладонь Акаева легла на рукоятку пистолета, но тут же медленно убралась.

— Шайтан, — сказал уважаемый Мустафа. — Спустись вниз, дорогой, и скажи этим хромым ишакам, у которых обе ноги левые, чтобы сидели спокойно и не ломали мебель. Клянусь аллахом, они порой ведут себя, как малые дети! Так бы и высек, честное слово.

— Хорошо, уважаемый.

— И поплотнее закрой за собой дверь. Я хочу почитать Коран, дабы укрепить свой дух перед ожидающими нас испытаниями. Ты не замечал, что Коран лучше всего читать при естественном освещении? Я имею в виду не дневной свет, а живой огонь — пламя масляного светильника или, на худой конец, свечи, как сейчас. Электричество, как и дневной свет, исподволь внушает суетные мысли, отвлекая от возвышенных раздумий… Я становлюсь болтлив, — оборвав себя, добавил Мустафа совсем другим тоном. — Неужели это старость?

Снизу донесся новый звук. На этот раз сомнений быть не могло: кто-то сослепу налетел в темноте на цветочный горшок, и тот с треском разбился вдребезги о каменные плиты пола.

— Ступай, — сказал Акаев, — пока они не разнесли весь дом. И передай, если не угомонятся, отправлю обратно в горы баранов пасти.

Слова уважаемого Мустафы были пустой угрозой. Разумеется, он мог (и делал это неоднократно) отправить любого из своих джигитов в родной кишлак, причем не просто так, а вот именно пасти баранов, рубить дрова и помогать женщинам выполнять грязную домашнюю работу. Но в данном случае он по неведению адресовал свои слова единственному человеку в доме, которого не мог прогнать с глаз долой — своему внучатому племяннику Ибрагиму.

Когда выключилось электричество, Ибрагим Акаев, как обычно, сидел за компьютером. Не удержавшись, Ибрагим произнес в погасший экран короткое и энергичное русское словечко, выученное во время учебы в институте. Брань, особенно русская, в доме Мустафы Акаева, мягко говоря, не поощрялась, но уж очень велика была досада Ибрагима, лишившегося не столько плодов своих трудов (поскольку все, что считал более или менее важным, он своевременно сохранял на жестком диске), сколько возможности продолжить работу.

Впрочем, он сразу успокоился. Жизнь в доме дядюшки Мустафы, при всех ее минусах, имела свои достоинства, к числу которых относилась возможность не экономить на оборудовании. Подсвечивая себе дисплеем мобильного телефона, Ибрагим снял с полки ноутбук, смахнул с него пыль и поднял крышку. Машинка послушно включилась и начала грузиться, наполняя сердце молодого программиста привычным теплым чувством, какое мог бы, наверное, испытывать бытовой электроприбор при включении в сеть или гоночный автомобиль, педалей которого наконец-то коснулась нога хозяина. Это было чувство востребованности, необходимости — если угодно, обретения места под солнцем. Как всякий настоящий программист, Ибрагим Акаев жил по-настоящему лишь тогда, когда пальцы его левой руки порхали по клавиатуре, а правая ладонь лежала на удобно изогнутой спинке компьютерной мыши.