Бездна между нами

По внешним признакам она была родом, скорее всего, из Индии. Красавица. Очень длинные блестящие черные волосы и на редкость выразительные глаза. В тот конкретный момент глаза выражали желание удушить меня, а восхитительная смуглая кожа от ярости приобрела синевато-багровый оттенок.

– Ты своим поведением всех мусульманок срамишь!

От нелепости обвинения у меня вырвался смешок. Довольно резкий.

Еще с утра я прокручивала в голове самые скверные ситуации, однако такого не ожидала.

На долю секунды я даже подумала, что эта красавица меня с кем-то путает. Я дала ей возможность исправиться. Улыбнуться в ответ на мой смех.

Она этого не сделала.

– Это шутка? – уточнила я.

– Да ты хоть представляешь, сколько я усилий прикладываю, как бьюсь каждый день, чтобы обнулить ущерб нашей вере – ущерб, который наносят личности вроде тебя? Ты хоть догадываешься, как страдает от подобных тебе имидж всех мусульманских женщин?

Я сдвинула брови.

– Да о чем ты говоришь?

– О поцелуях! Нам, мусульманкам, нельзя целоваться у всех на виду!

Я оглядела ее с ног до головы.

– А сама ты разве никогда не целовалась?

– Речь не обо мне. Речь о тебе. Ты носишь хиджаб – и так себя ведешь! Должна своим видом защищать веру, а сама втаптываешь ее грязь!

– А, вон оно что. Ладно, пока.

Я прищурилась, скроила улыбку, встала и пошла прочь.

Она последовала за мной.

– Такие, как ты, недостойны носить хиджаб! Сними его! Так будет лучше для всех.

Я остановилась. Вздохнула. Повернулась к ней.

– Знаешь, ты кто? Ты квинтэссенция ксенофобии. Ты ходячий кризис веры. Из-за таких, как ты, истинные мусульмане кажутся фриками, но ты, похоже, этого не сознаешь! – Я тряхнула головой и добавила: – Про меня тебе ничего не известно. Ты понятия не имеешь, как я жила, что пережила и почему решила носить хиджаб. И ты мне не судья. Я буду делать то, что считаю нужным. А ты катись ко всем чертям.

У нее челюсть отвисла. В буквальном смысле. Целую секунду она выглядела как героиня аниме – глаза несоразмерно огромные, рот идеально круглый.

– Вау, – наконец выдохнула она.

– Счастливо оставаться.

– Да ты еще хуже, чем я думала.

– И что?

– Я буду молиться о спасении твоей души.

– А вот это кстати. – Я пошла прочь, остальное договорила уже на ходу: – У меня сегодня контрольная, так вот, если сфокусируешь энергию именно на ней – большое тебе спасибо.

– Ты чудовище!

Я только рукой помахала.

Оушен сидел под моим деревом.

Заметив меня издали, встал.

– Привет!

Его прекрасные глаза сияли. И день тоже был прекрасный – приглушенно-солнечный, какие выпадают в преддверии зимы. Воздух звенел от легкого морозца, я дышала с наслаждением.

– Привет, Оушен.

– Как дела?

Эту фразу мы произнесли одновременно. И ответили одинаково:

– Да не очень.

Оушен рассмеялся, выдал «н-да», запустил пятерню в волосы и пояснил:

– Как-то чудно́ все.

Еле удержалась от фразы «а я ведь предупреждала!». Не хотелось сыпать упреками, только ведь я и правда предупреждала. Поэтому я ответила в тон Оушену:

– Вот именно – чудно́. Что и требовалось доказать.

Он улыбнулся.

– Ты была права.

– Значит, ты уже раскаиваешься? Готов со всем покончить? – Я улыбалась в ответ.

– Ни за что! – Оушен нахмурился. Казалось, его задели мои слова. – Нет, нет.

– Ладно. Тогда ныряем?

Глава 23

Первые две недели протекли вполне неплохо. Омрачал картину только пост – я от воздержания устаю. А все-таки Рамадан – мой любимый месяц, клянусь. Как бы неправдоподобно это ни звучало. Большинство мусульман не в восторге от перспективы тридцать дней не пить и не есть с рассвета и до заката. А мне нравится. Потому что я преображаюсь внутренне. Становлюсь тверже сердцем, волей, разумом. И чище. В другие месяцы так не получается. А в Рамадан я – сильная. Если, думаю, целый месяц могла так строго себя контролировать, значит, мне любые испытания по плечу.

Как душевные, так и физические.

Навид терпеть не может поститься.

Целыми днями ноет. Вообще-то брат у меня веселый, заводной, но только не в Рамадан. Скулит, жалуется: мол, вся его сбалансированная диета (из куриных грудок на гриле) псу под хвост пошла. Торчит перед зеркалом, щупает бицепсы – вдруг обмякли? Уверяет: он без еды – тормоз тормозом, мышцам нужно топливо; и зачем он, спрашивается, пахал на тренажерах, наращивал мускулатуру – чтобы отощать?! Еще у Навида голова болит, и он вялый, и жажда его мучает. От обезвоживания, к нашему сведению, мышцы делаются дряблыми: вот, поглядите – уже сделались! И вообще, кому это нужно, поститься?

И так от рассвета до заката.

Оушен теперь хотел участвовать в моей жизни, потому и к Рамадану проявлял интерес. Я намеренно употребляю несильные выражения – сильные, вроде «был потрясен» или «увлекся», слишком заезжены. Так вот: интерес Оушена казался настолько искренним, что я даже подначки свои бросила – видела, как Оушен обижается. Однажды он уже спрашивал про иранскую кухню, и я его высмеяла – дескать, и правда думаешь, что фалафель с хумусом – иранские национальные блюда?! Оушен ужасно смутился – даже взгляд на меня поднять не мог.

Вот я и старалась быть помягче.