Бездомники

— Уходи! Довольно! — махнулъ рукой дядя. — Кондратьевъ! Дать Пуду дв перемны блья изъ лавки, да и пусть уходитъ съ Богомъ! — крикнулъ онъ приказчику въ лавку, а Чубыкину сунулъ въ руку не два, а ужъ три рубля.

— Благодарю покорно, дяденька.

— Уходи, уходи! И ужъ больше ни ногой… За это даже три рубля даю.

Чубыкинъ вышелъ изъ-за перегородки. Приказчики дяди тотчасъ-же вручили ему дв пары блья. Онъ запихалъ блье подъ пиджакъ и кацавейку и затянулся ремнемъ.

— Такъ цле будетъ. Мы люди походные… — пробормоталъ онъ, выпросилъ еще у приказчиковъ двугривенный и удалился, расшаркавшись передъ ними валенками.

XI

Чубыкинъ сдержалъ данное дяд слово и ужъ въ этотъ день въ рынк и около рынка больше не появлялся. Онъ даже вообще не просилъ сегодня больше милостыни, чувствуя, что въ карман его звенятъ четыре съ чмъ-то рубля, и отдался бражничанью въ закусочныхъ и чайныхъ той мстности, гд помщался ночлежный домъ, въ которомъ онъ провелъ дв ночи, разумется, не забывая и винныхъ лавокъ. Въ закусочныхъ лъ онъ только селянки, кильки, сосиски, сырую кислую капусту. Онъ ждалъ Скосырева, съ которымъ, по условію, долженъ былъ встртиться около ночлежнаго пріюта, когда Скосыревъ вернется съ кладбища. Визитъ свой къ отцу Чубыкинъ отложилъ до завтра или послзавтра, приберегая ту срывку, которую онъ сдлаетъ съ отца, къ такому времени, когда отъ имющихся въ карман четырехъ рублей останется очень немного.

Со Скосыревымъ Чубыкинъ встртился только въ сумеркахъ въ винной лавк, близъ ночлежнаго дома. Чубыкинъ купилъ себ мерзавчика и выходилъ изъ винной лавки, а Скосыревъ входилъ въ винную лавку за мерзавчикомъ. Чубыкинъ былъ уже пьянъ, а Скосыревъ еще пьяне его.

— Не попался? — спросилъ его Чубыкинъ.

— Какъ видишь, на свобод, хотя на Васильевскомъ остров и удиралъ отъ фараона, — отвчалъ Скосыревъ. — Даже свистки тотъ давать началъ, но я подъ ворота, на дворъ и слъ за полнницами дровъ. Спасибо, что не надулъ и пришелъ къ товарищу, — прибавилъ онъ. — Сегодня я тебя, Пудя, самъ попотчивать могу… Невстк на отместку… На кладбищ стрлялось важно.

— Ну?! А я, какъ общалъ, для бани теб переодвку блья принесъ.

По мерзавчику Чубыкинъ и Скосыревъ выпили тутъ-же на тротуар, около винной лавки и закусили баранкой, которую Скосыревъ имлъ при себ.

— Такъ пойдемъ въ баню-то? — предложилъ Скосыревъ. — У меня гршное тло давно бани просить.

— Завтра. Завтра утречкомъ мы въ баню пойдемъ, а сегодня я гулять хочу, кутья поповна, — отвчалъ Чубыкинъ. — У! Загуляла ты, ежова голова! — воскликнулъ онъ, какъ-то заржалъ отъ восторга, крутя головой, и стукнулъ ногой въ тротуаръ. — Потчуй меня, товарищъ, сегодня, пои виномъ, корми селянкой!

— Дурья голова, да одно другому не мшаетъ. Баня баней, а угощенье угощеньемъ. Сначала попаримся, а потомъ и угощаться будемъ.

— Брось. Завтра утромъ будемъ въ бан хмель выпаривать, а сегодня гуляю!

И Чубыкинъ уже сталъ выбивать ногами дробь на тротуар, такъ что стоявшій невдалек отъ него на посту городовой подошелъ къ нему и погрозилъ пальцемъ, сказавъ:

— Проходи, проходи! Около казенки безобразничать нельзя

Чубыкинъ и Скосыревъ пошли по тротуару.

— Право, пойдемъ въ баню, товарищъ….- уговаривалъ Чубыкина Скосыревъ. — У меня живого мста нтъ, гд-бы не чесалось. Съ бани будетъ легче.

— Доктора говорятъ, что пьяному въ баню ходить вредно.

— Ну?! Смотри, о чемъ заговорилъ! Да когда-жъ ты трезвый-то будешь? Вдь завтра, какъ выйдешь изъ ночлежки, такъ сейчасъ-же опохмелишься.

— Изъ ночлежнаго? Нтъ, поднимай выше! Сегодня я въ ночлежный-то и не загляну. Ночлежный — это монастырь. Туда хмельного и не впустятъ. А я гулять хочу. Пойдем, кутья, торбанъ слушать! Я знаю одинъ постоялый дворъ, гд на торбан играютъ. Музыку, музыку хочу! Пить будемъ.

Чубыкинъ снова началъ приплясывать.

— Ну, и здорово-же ты, должно быть, настрлялъ сегодня! — крикнулъ Скосыревъ.

— Есть… Есть въ карман! Звенитъ. Дядя отъ меня сегодня тремя рублями откупился. Вдь у него-то я бльишко и вымаклачилъ для бани. Угощай, кутья!

— И не отрекаюсь. Веди на постоялый. Бутылка моя. Больше я не въ состояніи, а бутылку — изволь.

— Съ селянкой обязанъ! — крикнулъ Чубыкинъ. — Я теб рубаху съ портами припасъ, чортъ паршивый!

— И съ селянкой могу. На постояломъ будемъ пить за упокой рабовъ божіихъ Герасима и Анны. Такъ сегодня на кладбищ приказывали.

— Плясать хочу!

Чубыкинъ продолжалъ приплясывать. На него напалъ какой-то хмельной восторгъ.

— Тише ты, тише. Не попади вмсто постоялаго-то въ часть… — предостерегалъ его Скосыревъ. — Гляди, вонъ городовой смотритъ.

— Ты меня виномъ и селянкой, кутья, потчуй, а я тебя пивомъ, — говорилъ Чубыкинъ, утихнувъ и косясь на городового, но какъ только прошли мимо него, сейчасъ-же воскликнулъ:- Охъ, много я сегодня прогулять могу! И плясать буду. Танцы танцовать. Я знаю такое мсто, гд плясать буду. Псни пть стану.

— Ну, веди, веди, — спокойно говорилъ ему тоже ужъ заплетающимся языкомъ Скосыревъ. — Я самъ теб псню спою. Нашу семинарскую псню: «Настоечка двойная, настоечка тройная»…

— Знаю! Сами пвали! — перебилъ его Чубыкинъ. — «Сквозь уголь пропускная — удивительная»…