Бездушный

Джо не ответила, но, надеюсь, поняла смысл моего послания. Я победил. Она проиграла. Больше она не властна ни над своей жизнью. Ни над своей смертью. И потеряла все, что имело для нее значение.

Пришлось постараться, чтобы вернуться в Нью-Йорк к открытию выставки. Мне пришлось выкупить билет у пассажира в эконом-классе. Я заплатил за него вдвое больше, чем он стоил, но зато успел добраться вовремя. А когда шагнул в галерею, все еще обдумывая, что сказать, оказалось, что слова не нужны.

Она изобразила меня.

И мой портрет (на котором она нарисовала мой нос идеальнее, чем он выглядит на самом деле), и то, как она отразила меня на нем, заставляло меня улыбаться как заправского разгильдяя. На картине я курил и улыбался несуществующему художнику – хотя мои глаза оставались такими же грустными, мрачными и чертовски пугающими – в простой черной футболке с белой надписью «Мрак». А за спиной виднелись дурацкие ярко-розовые цветы.

Я был ее мраком.

А она – моим цветком.

В мгновение ока я утащил ее босса в сторону и купил картину. Слава богу, он гей. И пришел на выставку со своим парнем Роем. К этому моменту Эмилия уже разговаривала рядом с женщиной около своей картины, так что я надеялся, что никто другой не успел ее приобрести.

Мне улыбнулась удача.

Эмилия пока не знала, что я решил уговорить ее написать еще одну картину, на которой будет изображена она сама, в футболке с цветами на черном фоне. А затем повесить ее рядом со своей.

На следующий день я прибыл в галерею ровно в двенадцать часов. Она стояла в дверях в сине-белом платье в полоску, оранжевых туфлях-лодочках и с улыбкой дожидалась меня. И этот простой жест всколыхнул что-то в груди. Жаль, что когда мы учились в школе, все казалось не так уж просто. Но теперь становилось понятно, что Трент оказался прав в ту ночь, когда я узнал, что Эмилия встречается с Дином. Я втянул всех в кучу дерьма, потому что не смог признаться даже самому себе в этом простом факте.

Что все, чего мне хотелось, – чтобы она стала моей. Но я продолжал думать – верить, – что не достоин этого. Что кто-то настолько сломленный не может заслуживать кого-то настолько невинного.

Я неторопливо шагал к ней от кофейни, где дожидался ее обеда, наслаждаясь тем, что она ждала меня на другом конце квартала. Не выдержав, она направилась в мою сторону, едва сдерживая улыбку на лице. Когда между нами остался с десяток сантиметров, мы оба остановились. Мне хотелось поцеловать ее, но я понимал, что время еще не пришло.

– Пойдем, – выдавил я и заправил прядь волос ей за ухо.

Мы поймали такси. Весна вступила в свои права. И я повез ее туда, где можно было взглянуть на то единственное, что добавляло привлекательности Нью-Йорку, помимо того, что здесь жила Эмилия ЛеБлан.

– Куда мы едем? – Она прикусила нижнюю губу.

– Кататься на коньках, – невозмутимо ответил я. – А затем я хочу сделать на лбу гигантскую татуировку с надписью «Мудак», которая станет прекрасно символизировать меня.

Она засмеялась. И от ее хриплого смеха мой член тут же принял приветственную стойку.

– Я могу нарисовать для тебя эскиз, – подмигнув, сказала она.

– Уверен, он мне понравится.

Когда такси остановилось у западного входа в Центральный парк, мы вылезли из машины. Я не взял с собой ничего, кроме объяснений. Ничего для пикника. Даже гребаного одеяла, чтобы мы могли на нем посидеть. Но я надеялся, что она не обратит на это внимания. Эмилия одарила меня улыбкой Моны Лизы, которая стала еще шире, когда я схватил ее за руку и повел к розовому облаку возле небольшого моста. Вишневое дерево уже вовсю цвело. Оно казалось невероятно прекрасным, как и сама Эмилия, когда она стояла и молча смотрела на него.

Я все перепроверил вчера, как раз перед тем, как отправиться в галерею. Я нашел это дерево и убедился, что оно действительно было усыпано цветами. Центральный парк занимал огромную площадь, и мне бы не хотелось портить нашу прогулку долгими поисками. Больше никаких провалов с этой женщиной.

Эмилия повернулась ко мне.

– Цветущая вишня?

Я пожал плечами.

– Кажется, теперь я понимаю, почему они тебе так нравятся.

Мы уселись под деревом.

Мысль о том, чтобы рассказать кому-то всю правду, даже ей самой, казалась невыносимой. Юрист во мне всячески сопротивлялся этому. Но его голос затихал, когда рядом оказывалась Эмилия ЛеБлан. И это в значительной степени подтверждало то, что я трахнул ее у двери кабинета.

Она выжидающе посмотрела на меня, а затем выпалила:

– Послушай, ты не обязан мне ничего объяснять. Ты тот, кто ты есть. И я знала, что представляет собой Вишес Спенсер, еще до того, как согласилась работать на тебя. Я знала, что ты станешь приставать ко мне. Знала, что попросишь меня о таких вещах, которые не одобрит моя совесть. И ты был прав: мы знали, на что шли. И какую бы это боль мне ни причиняло, ты имел полное право переспать с Джорджией…