Безмятежные годы (сборник)

Тишалова, Женя Лахтина, Ермолаева, Штоф и Грачева, крадучись, движутся во главе процессии, за ними почти весь класс; конечно, плетусь и я, но именно плетусь. У двери первого «А» начинается давка и сумятица, – каждая хочет быть у замочной скважины, чтобы не только слышать, но и видеть.

– Бессовестная, ты всегда всюду первая влезешь, – корит Грачева своего непримиримого врага, Тишалову, примостившуюся у скважины справа. Центральную позицию занял Полуштофик, организатор экспедиции; налево приткнулась толстушка Ермолаева.

– Ах, извините, ваше сиятельство! – огрызается Шурка. – Только приказать извольте, мигом и сама разгонюсь и других разгоню.

Но Грачева избрала наступательный образ действий: правым локтем она упирается в Штоф, левый вонзается в бок Ермолаевой. Та, не выдержав неожиданного напора, прижимает ручку двери, которая распахивается, и весь правый фланг, на который в свою очередь навалились задние ряды, летит носом прямо к подножию своего кумира, пораженного странностью и неожиданностью явления. Прямо у кафедры распласталась Штоф, непосредственно за ней и на нее всей своей увесистой тяжестью налегла Ермолаева, остальные три (Грачева, Лахтина и Бек) – кто на четвереньках, кто на одном колене. Неистовый хохот раздается в первом «А». Мы все, как горошины, рассыпаемся и летим стрелой обратно в физический кабинет. В это время наш злополучный передовой отряд, сконфуженный до слез, растрепанный и испуганный, постыдно ретируется. Они убиты горем: так осрамиться перед «ним»! Что подумает «он»!!!

Нет, право, мне их, бедных, жаль – преглупое положение! Хорошо, что мы благополучно ноги унесли. Я со стыда провалиться готова была; хоть из гимназии уходи, чтоб только не встречаться с Дмитрием Николаевичем после такого пассажа.

В своем обратном бегстве они чуть не сшибли с ног Николая Константиновича.

– Что это? В чем дело? Что тут произошло? – спрашивает он.

– Николай Константинович, ради Бога, не выдавайте нас, не говорите классной даме.

Клепки, к счастью, еще нет.

– Да чего не говорить-то, чудачки вы этакие? Хоть объясните толком, а то, как на грех, взболтнешь, чего не надо.

В сильно смягченных и смущенных выражениях ему передают содержание краткого, но шумного события.

– Вот, с позволения сказать, любознательность до чего доводит, – посмеивается он.

– Только не говорите, ради Бога, не говорите! – вопят все.

– И, главное, чтоб Дмитрий Николаевич не знал, – дрожащим голосом, со слезами на глазах умоляет бедный, совсем пришибленный Полуштофик.

– Да уж не скажу, не скажу. Теперь даже и права нравственного не имею, раз вы мне доверили эту тайну.

Штоф, несколько успокоенная, улыбается сквозь слезы. Всем нам становится безумно весело. Теперь страхи отошли, перед нами во всей полноте развернулась комичность разыгравшейся сцены. Настроение в классе настолько приподнято, что пришедшая Клеопатра Михайловна то и дело шикает.

Николай Константинович приступает к объяснению нового раздела – электричества, затем спрашивает уже пройденный – гидростатику.

Шкафы открыты, разные приборы вынуты, мы беспорядочно толпимся и жмемся вокруг стола.

– Пока до приборов я вам покажу простейший способ добывания электричества. Вот я потру хорошенько эту каучуковую палочку; видите, как она теперь притягивает мелкие вещицы?

Действительно, железные опилки и кусочки бумаги сейчас же так и прильнули к ней.

– Ну, теперь добудем тем же путем искру из волос.

Он опять сильно натирает палочку и подносит к своей голове. Результата никакого.

Меня разбирает сумасшедший смех. Реденькая шевелюра Николая Константиновича начинается сильно отступя ото лба, по обе стороны которого виднеются два глубоких залива.

– Поднес к лысине и хочет, чтоб из нее искры сыпались, – шепчу я Любе, после чего мы уже не в силах сдержать смеха.

– А что, думаете, я не к тому месту поднес? – добродушно смеясь, обращается он ко мне. – Пожалуй, оно и так, можно промахнуться. Лучше не стану зря времени терять и прямо к надежному источнику обращусь, – продолжает он, снова натирая палочку и поднося ее на этот раз к густым волосам Пыльневой.

Раздается легкий треск.

– Что вы, Николай Константинович, я, право, не то… – покраснев, начинаю я.

– Да уж что там «не то»! Конечно, то! Да правильно, тут и обижаться нечего: действительно, Господь чела-то мне прибавил, – добродушно посмеивается он.

Славный человечек, вот уж добрейшая душа! Чем может, всегда ученицу поддержит; ему, кажется, самому больно, если приходится выставить плохую отметку. И всегда-то он в хорошем настроении, вечно балагурит.

Вот и теперь. Кончил объяснять, вызвал Данилову. Она слабенькая ученица и с ленцой, но он и лентяек жалеет. Просит он ее разъяснить закон Архимеда, о том, что каждое тело, опущенное в жидкость, теряет в своем весе столько, сколько весит вытесненный им объем жидкости.

Молчание.

– Ну, куда ж девается то, что теряется? – спрашивает он снова. – Видите, я даже в рифму заговорил.

Опять молчание.