Безмолвная ярость

Из какой среды вышла моя мать? Была ли она сиротой, с которой общество не знало, что делать? Или маленькой богатой девочкой, чья семья, бог знает почему, так ее стыдилась, что предпочла запереть? Как я мог никогда не задумываться о бабушке с дедушкой по материнской линии? От меня многое скрывали, но и я не проявлял ни малейшего любопытства и не пытался заставить Нину поговорить со мной.

Марианна Дюссо, должно быть, уловила мое смятение, но не захотела вторгаться в личное пространство и продолжила:

— Дом Святой Марии испытывал финансовые трудности с конца шестидесятых годов; сюда принимали только девочек-подростков из кантона Во, а их было слишком мало для структуры, которой так трудно управлять. Но это только вершина айсберга. В семьдесят первом году власти назначили комиссию по перестройке дома…

— В связи с чем?

— Официально — чтобы оценить финансовое положение. Неофициально — для расследования слухов о жестоком обращении и сексуальных надругательствах над молодыми девушками.

Должно быть, у меня изменилось лицо. Марианна смотрит не мне в глаза, а на свою чашку. Молчание затягивается.

— В двадцатом веке в кантоне Во действовали четыре закона, разрешающие интернирование в административном порядке. Когда в начале семидесятых Федеральный совет захотел ратифицировать Европейскую конвенцию о правах человека, эти принудительные меры стали проблемой и начали привлекать к себе внимание. То, что происходило в доме Святой Марии, как и во многих других местах, дошло до властей. Как именно, мы не знаем: возможно, были жалобы от некоторых семей, или молодые девушки, покидая заведения, открывали правду. Факт в том, что дом Святой Марии закрылся в семьдесят третьем году, а два года спустя был преобразован в профессиональный центр, предлагающий обучение молодым людям, оказавшимся в трудной ситуации.

Моя мать… Далленбах… Я невольно строю гипотезы, одна отвратительнее другой. Все постепенно становится на свои места.

— Кто в доме Святой Марии мог творить насилие?

— Мы этого не знаем. Не секрет, что во многих учреждениях сексуальное насилие было рядовым явлением: его совершали начальники и надзиратели, да и сами интернированные… Мы не нашли практически ни одного описания акта насилия ни в досье, ни в письмах, что легко объяснимо. С одной стороны, интернированные не сомневались, что их переписка контролируется и подвергается цензуре; с другой — многих женщин подозревали в испорченных нравах и развращенности. Они знали, что их слово не воспримут всерьез и сурово накажут за доносительство. Мы сталкиваемся с классическими случаями возложения вины на потерпевших, что было очень легко сделать, поскольку уязвимые люди не могут себя защитить… — Марианна Дюссо снова берет в руки фотографию. — Как зовут вашу мать?

— Нина. Нина Кирхер. Это фамилия по мужу. Моим отцом был Йозеф Кирхер.

Марианна удивленно вздергивает брови, и я решаю, что она уже слышала о деле, но дело оказывается не в этом.

— Йозеф Кирхер… фотограф?

— Да.

— Вот как… Я и подумать не могла… Я восхищаюсь работами вашего отца, была на выставке его фотографий несколько лет назад в Женеве… Огромный талант.

— Благодарю… — Я немного смущен. — Девичья фамилия моей матери Янсен. Но я не уверен, что она настоящая.

Марианна хмурится, на этот раз еще выразительнее.

— Почему вы так говорите?

Отступать некуда. Желая скрыть истинные причины приезда в Лозанну, я рискую упустить главное, а этой женщине я доверяю. У меня нет абсолютно никаких оснований ее подозревать.

— Буду с вами откровенен: я здесь потому, что мою мать арестовали два дня назад за попытку убийства.

Марианна даже не пытается скрыть изумление. Я вытаскиваю телефон, открываю сохраненную статью и даю ей просмотреть.

— Вы, возможно, слышали об этом… Средства массовой информации широко освещали это дело.

Она качает головой, глядя на газетную статью.

— Нет, последние несколько дней я была ужасно занята и не следила за новостями… Расскажите, что случилось?

Я излагаю ей события с того момента, как узнал новость по телефону, до моего визита в полицейский участок в Авиньоне.

— Я очень вам сочувствую. Но зачем вы здесь? Как все это связано с домом Святой Марии?

— Человек, которого она хотела убить, — швейцарский врач. От нашего адвоката я узнал, что он работал в этом доме, когда там была моя мать.

— Невероятно…

— Больше никто не в курсе. Даже полиция не знает, что может связывать мою мать с этим человеком. Его зовут Грегори Далленбах, он из Лозанны.

Лицо молодой женщины застывает.

— Это имя вам что-то говорит?

— Я… Может быть. Кажется, оно мне где-то попадалось — возможно, в одном из досье, — но я не уверена.

— Далленбах уже на пенсии, он старик… Врачи не знают, выкарабкается ли он, а моя мать рискует провести остаток жизни в тюрьме.

Дюссо качает головой, вид у нее растерянный.

— Не знаю, что и сказать…