Безмолвная ярость

В первый раз, когда Нина увидела ее внизу парадной лестницы, освещенную потоком света, падавшим из высоких окон вестибюля, она была поражена дерзкой красотой, которую считала невозможной и которая с первого взгляда заставила ее понять, что она никогда до этого момента не знала истинного значения этого слова. Нина никогда не считала себя красивой, даже просто хорошенькой. Смотреть на себя в зеркало было для нее тяжелым испытанием: она ненавидела свой слишком длинный нос и подбородок, из-за которого выглядела ужасно упрямой. Некоторые ее товарки по дому Святой Марии были более избалованы природой, но ни одна еще не избавилась от детской неуклюжести. Появившаяся в подъезде юная девушка, их ровесница, была уже женщиной — внешне похожей на них, но принадлежавшей чужому миру. У Нины сжалось сердце; она испытала неслыханное смятение, смесь восхищения и ревности, оцепенения и зависти, которая до того, как ни странно, была ей незнакома. На девушке было хорошо сшитое синее платье с рюшами, гораздо более роскошное, чем то, в котором приехала Нина, и черные лакированные туфли. Каштановые волосы волнистыми прядями падали на плечи. Она стояла совершенно прямо, чуть приподняв подбородок; осанка придавала ей высокомерный вид.

Нина сразу поняла, что у этой девушки есть манеры и что она происходит из другой среды. Сцена продлилась несколько секунд. Как всегда по прибытии, мадемуазель Кох потащила за собой пансионерку, чтобы познакомить ее с директором, но перед тем, как та исчезла в коридоре, их взгляды пересеклись, и Нина разглядела за показной уверенностью страх и отчаяние.

* * *

Дениз, так ее звали. Обычно имя новичка облетало весь дом меньше чем за час, как и предполагаемые причины присутствия в этом месте: побег, разврат, преступление… Чтобы нарушить монотонность повседневной жизни и привлечь к себе внимание, некоторые девушки придумывали новеньким инфернальное прошлое, в то время как другие — дабы сохранить очарование версий — пытались выяснить, откуда взялась эта информация. Одна утверждала, что Дениз пыталась убить родителей и что только положение семьи и буржуазный страх перед скандалом уберег ее от тюрьмы. Слух распространился быстро, как лесной пожар, к концу дня почти все пансионерки были убеждены, что дом Святой Марии только что приютил преступницу, прикончившую мать с отцом и всех соседей.

Ей отвели место в самом конце дортуара, рядом с Ниной. Дениз ни с кем не разговаривала, никто не пытался сблизиться с ней. Молчаливый надменный вид придавал ее красоте что-то болезненное, способное держать других на расстоянии. Краем глаза Нина наблюдала, как Дениз молча разделась и легла в постель. Ее соседство мешало уснуть, хотя веки уже отяжелели. Нина была на третьем месяце беременности. В течение последних нескольких недель усталость все сильнее давила на нее, а рабочие дни оставляли почти обескровленной, но она не жаловалась — из уважения к другим девушкам и чувства гордости. Ей казалось немыслимым просить мадемуазель Кох о малейшем одолжении и тем самым становиться ее должницей, поэтому она предпочла стиснуть зубы, как делала всегда.

До поздней ночи, натянув до носа грубое одеяло, Нина в печальном полумраке спальни наблюдала за девичьей фигурой. Дениз лежала неподвижно, как в склепе, но Нина не была уверена, что она спит. Ее мысли блуждали среди картин золотого детства, завистливых друзей, тщетной любви. Она будто видела новенькую, живущую в огромном доме с видом на озеро, с бесценной деревянной мебелью, драпировками и портретами предков, роялем в гостиной, на котором она играла романтические пьесы, и прозрачными занавесками, качающимися в туманном свете на французских окнах. И ее спальню: кровать с балдахином, большие зеркала, платяной шкаф, туалетный столик с помадой и черепаховыми гребнями. Она представляла ее лежащей целыми днями на диване, погруженной в любовные романы о свиданиях при лунном свете под сенью лесов, о вечных клятвах и слезах счастья. Нина улетела в свои мечты. Дортуар исчез, дома Святой Марии больше не существовало. Пространство и время растаяли. Она чувствовала себя как никогда счастливой, охваченная смутной детской надеждой, единственной причиной которой было присутствие молодой девушки, голос которой она даже пока не слышала.

На следующий день Дениз выглядела все такой же отстраненной.

За той, что стала предметом всеобщих разговоров, зависти и размышлений, наблюдали издалека. Нина не осмеливалась подойти к ней не столько из робости, сколько из чувства приниженности, которое та ей внушала: привилегии, подаренные красотой, огромны, но они могут сделать тебя одинокой вернее, чем уродство. Ей хотелось крикнуть незнакомке, что она не одинока, что в этом зловещем месте есть сердце, которое способно все понять, что она просит только разрешения стать ее другом, а может, даже родственной душой…