Безнадёжный

Меня потряхивает от кашля, и сразу за кашлем всё тело простреливает глубокой, невероятной болью, – словно к самому сердцу цепляют оголённые провода и бьют его всполохами тока. Внутри всё горит, будто залитое вулканической лавой. Сдержать кашель я не в силах, и во время приступов удаётся лишь прижимать к груди подушку, утыкаться в неё лицом, кашлять сквозь слёзы и проклинать тот день, когда сел за баранку этого… точнее, тот день, когда умудрился подцепить кашель от привидения.

Мне снова и снова колют обезболивающие, ставят капельницы и лечат развившуюся сразу после пересадки простуду. Катетер на обеих руках становится привычной деталью, почти неотъемлемой частью моего тела.

Всякий раз, когда меня пытаются усадить и влить немного супа в рот, я с трудом подавляю головокружение, и с ещё большим трудом подавляю рвотный рефлекс, но всё же не отказываюсь ни от еды, ни от дальнейших попыток. Я знаю, что пища должна придать мне сил, и без неё я точно очень быстро склею ласты, просто из-за отсутствия должных ресурсов. И жертва Алана, и его храброй жены, и старания врачей – всё это пойдёт прахом, если я сдамся.

Поэтому я подавляю назревающие в душе протесты и усталость, и стараюсь бороться.

И в итоге я оказываюсь крепче, чем думали врачи, и крепче, чем я сам думал.

Через пару дней антибиотики справляются, инфекция понемногу отступает.

Теперь профессор, заходящий ко мне при обходе, улыбается чуть более расслабленно и благодушно.

И я, чуть отойдя от своего мерзкого состояния, немного прихожу в себя, плохое настроение и злость сдуваются и истаивают, и я начинаю улыбаться, благодарить врачей, санитарок и медсестёр. Я даже в силах поговорить с мамой, даже посмеяться вместе с ней с её странного вида, в медицинской маске, шапочке и халате.

Конечно, у меня всё ещё очень много проблем, мне всё ещё очень неприятно и больно. Но всё же я уже могу ясно осознать один факт: самый страшный кризис позади. И это не может не радовать.

***

– Восстановительный период после такой операции – минимум полгода, – говорит мой седовласый хирург.

Я уже знаю, что он прилетел ко мне из Москвы на спецрейсе. Действительно, только ради меня и ради этой операции. Такая вот у него командировка…

Я уже знаю, что благотворительный фонд оплатил транспортировку сердца из маленькой кавказской больницы сюда, в Сочи.

Я так же знаю, что моё лечение встало безумного дорого, и государству, и фонду. Меня немного мучает и совесть, и сожаление, будто я не достоин таких жертв, таких стараний, таких финансовых вливаний. Поэтому даю себе твёрдое обещание: если когда-нибудь разбогатею, то обязательно внесу в честные благотворительные организации свою лепту. Но деньги это всего лишь деньги. Куда дороже моё выздоровление встало семьё Алана, его родителям и жене. Они по-разному восприняли эту трагедию, по-разному отреагировали, но одинаково глубоко страдают.

И их я тоже мечтаю хоть как-то поддержать, хоть как-то отблагодарить. На сей раз не с помощью материальной помощи, а с помощью участия своей души.

Но для начала мне нужно прийти в себя, и хотя бы начать самостоятельно вставать с кровати…

Принимая препараты, подавляющие иммунитет, я крайне уязвим для всевозможных инфекций. Так как я уже перенёс одну и чуть не умер, врачи берегут меня особенно сильно.

В том крыле больницы, где я нахожусь, нет пациентов с инфекционными заболеваниями, но от того же ОРЗ или ОРВИ никто не застрахован, да и начало этих заболеваний может проходить скрыто, и поэтому меня не пускают даже в коридор, чтобы не встретиться там с чихающим или кашляющим пациентом или гостем.

Но у меня и нет желания где-то гулять. Я всё ещё ощущаю чудовищную слабость и постоянную фоновую боль почти во всём теле.

Зато у меня уже хватает сил на то, чтобы самостоятельно добраться до туалета; и это хорошо, ведь катетер и санитарные утки – штуки непринятые и даже в какой-то мере унизительные. Я понимаю, что абсолютно всем людям необходимо справлять естественные надобности, так устроена физиология, и ничего постыдного в этом нет, но всё равно нервничал и стеснялся, когда санитарные сёстры помогали мне в этих делах.

Я уже видел шрам на своей груди. Он идёт снизу вверх, прямо посередине, от первого ребра до последнего. Кожа скреплена специальными скобками, и смотрится всё это странно, и даже немного страшновато. К тому же, он неприятно побаливает и будто даже зудит, где-то в самой глубине. По цвету он не такой уж и яркий, как я представлял собой накануне, а в будущем, как мне сказали, и вовсе поблёкнет, сравнится по цвету с основным тоном кожи.

Но честно сказать, наличие шрама совершенно не беспокоит и не трогает меня. Никаких комплексов и стеснения я не приобретаю. Да и странно было бы комплексовать по такому поводу. Что там какой-то шрам, если я получил Жизнь!

Жизнь. Целую жизнь, огромную, невероятную прорву возможностей, для получения опыта, приключений, для общения, работы и учёбы, для всего того быта, который наполняет собой каждый обычный день, и для всего того из-ряда-вон, что я могу получить, благодаря своему характеру.

***