Безнадежный пациент

– Знаешь, меня всегда бесило, когда… – просидев почти час в молчании, рассеянно бормочу я. – Меня всегда бесило, когда… люди говорили, чего бы тебе хотелось. Представляешь? «Ой, Джулия хотела бы, чтобы я надела эти серьги»; «Джулия хотела бы панихиду в церкви»; «Джулия хотела бы, чтобы ты сделал то-то». Мне всегда казалось, что они не имеют права тебя использовать, понимаешь? Не имеют права… цитировать тебя… прикрываться твоим мнением, зная, что ты не можешь высказаться в свою защиту. Да половина из них случайные люди, а теперь они, видишь ли, знатоки! Черт, имейте совесть! Признайтесь, это ваши желания!

Я замолкаю, чувствуя тяжелый ком в горле от подступивших слез. Сглатываю и стараюсь дышать ровно, но это все равно что грести на лодке против бурного течения.

– Я буду… верить, что ты одобрила бы мою затею. Не знаю, что меня здесь ждет, но ты бы хотела, чтобы я сюда приехал и прошел через все это.

Я жду ответа, жажду ощутить твое присутствие, легчайшее прикосновение твоих рук, обнимающих меня, твой подбородок на моем плече, услышать шепот, что все будет хорошо. И не чувствую ничего. Я пропускаю ужин и следующие несколько часов провожу в темноте. Сижу на полу под окном, прислонившись спиной к фальшивым камням, и рассматриваю геометрические пятна лунного света на стенах комнаты. Я снова иду по проторенной дорожке: в очередной раз горюю один в темной комнате. Могу сказать одно: где бы я ни находился в последнее время, выключатель всегда слишком далеко.

Вдруг на долю секунды, так быстро, что я едва успеваю заметить, лунный треугольник на южной стене мигает, временно заслоненный каким-то объектом. Я поднимаюсь и напрягаю глаза: что-то мелькает мимо окна-полумесяца.

Кто-то движется снаружи вдоль северной, а теперь уже восточной стены здания к южной. Я прижимаюсь к закаленному стеклу и гляжу в темноту. Ничего. Лишь смутная масса кустов и темно-зеленый газон, за которым плещутся черные волны. Я выгибаю шею в надежде, что под острым углом смогу увидеть больше, однако окно-полумесяц утоплено в стену слишком глубоко: боковой обзор полностью перекрыт.

Теперь, когда загадочная тень исчезла, за окном вновь все замерло, словно на картине. Я отворачиваюсь от окна и смотрю на идеально застеленную двуспальную кровать. Теперь, когда обстоятельства вынудили меня подняться на ноги, я раздумываю, а не залезть ли под одеяло, оставить этот странный день позади и прийти завтра на первую сессию к доктору Коделл отдохнувшим.

Делаю пять шагов от окна и, взглянув на взбитую подушку, прислоняю ладонь к входной двери. Прохожу сквозь столбы лунного света в форме ромба, треугольника, звезды и круга и поворачиваю налево, в коридор со статуями. Свет уже не горит. Почти не задумываясь, я провожу рукой по мраморному изваянию с длинным лицом, в костюме начала века, с дымкой редеющих волос. На каменных висках видны дужки очков, которые плавно переходят в гладкую поверхность. Полагаю (и надеюсь, я не ошибся), это Зигмунд Фрейд. Он бы точно оценил свое изваяние.

Я миную атриум. Окон здесь нет. Лампы горят, но слабо. И хоть потолок не освещен, я чувствую пару абстракционистских глаз, наблюдающих за мной сверху. Я прохожу через входной коридор и выбираюсь из здания. Поднявшийся ветер качает искусно подрезанные фигурные кусты, шелестя их листвой. Вдалеке, будто разверстая пасть морского чудища, темнеет вход в лодочный ангар. На полпути к ангару, на дорожке из белого известняка, виднеется фигура в длинном черном плаще. Человек стоит лицом к вздымающимся волнам и смотрит на бегущие по небу облака.

Он что-то кричит, надсаживая горло, словно обезумевший король Лир, но из-за сильного ветра не слышно ни слова. Я медленно иду по меловой дорожке в направлении странной фигуры. Я не крадусь и не прячусь, надеясь, что шум ветра и громкий голос человека в плаще скроют мое приближение.

На выходе из сада я различаю, кто стоит впереди и звуки, которые он издает. Это, конечно же, мистер Виллнер: короткая стрижка, широкие плечи, внушительный рост. Оказывается, он не кричит, глядя в ночные небеса, а восторженно, с чувством поет во всю мощь своего голоса.

Ты сегодня одна?
Вспоминаешь меня?
Ты жалеешь, что мы разошлись?[14]

Буря неистово дует Виллнеру прямо в лицо, особенно сильный порыв ветра заставляет его отставить ногу назад для устойчивости, однако певец не сдается. Непоколебимый, как скала, Виллнер продолжает петь, имитируя американский акцент, и его могучий голос разносится над бушующим океаном.

Помнишь, тем летним днем
Как с тобою вдвоем
Мы друг другу в любви поклялись?

Виллнер делает преувеличенно широкий шаг и медленно, грузно разворачивается на опорной ноге. По ходу этого пируэта он оказывается лицом к Призмолл-хаусу и, конечно, ко мне. Он изумленно смотрит на меня, песня обрывается. В наступившей тишине слышен лишь свист ветра. Мы стоим друг напротив друга, растерявшись от неожиданной встречи.