Безнадежный пациент

Раньше действие антидота наступало сразу: я ощущал резкий приток энергии и адреналина. Коктейль препаратов был создан специально для нейтрализации седативного вещества, однако антидот мне всегда вводили после наркоза. Неизвестно, как подействует янтарная жидкость, введенная до седации. Я цепляюсь за призрачную надежду, что антидот сохранится у меня в крови подольше и хотя бы частично нейтрализует наркоз. Одно мне ясно, хоть я и не специалист: чем больше времени пройдет между инъекциями, тем меньше шанс их взаимодействия.

– Порядок действий у нас такой же, как раньше, – поясняет Коделл. – Сначала самые яркие воспоминания, затем более глубинные переживания и эмоции. Мы разбудим вас для контрольной беседы, и если останутся непроработанные участки, мы их доделаем. Но я уверена, мы справимся с первого раза.

– Прекрасно, – бормочу я, старательно изображая покорность. – Давайте поскорее покончим со всем этим.

– Буквально секундочку! – отвечает Коделл, не отрываясь от приготовлений. – В нашем деле торопиться нельзя.

Понимая, что шансы на успех тают с каждой секундой, я ложусь на кровать и тихо жду. Коделл берет с рабочего стола поднос и идет ко мне. Я вижу у нее в руках шприц. Яркие лучи операционной лампы просвечивают сквозь полупрозрачную серую жидкость. Доктор подносит шприц к моему запястью и неожиданно замирает. Я мысленно молю ее ввести мне препарат, пока еще не поздно.

– Перед тем, как мы начнем, хочу сказать… – задумчиво говорит Коделл, подыскивая нужные слова. А у меня от внутреннего напряжения каменеют все мышцы. – Как бы вы себя ни почувствовали после сеанса, и пусть мы так и не сошлись во мнениях, надеюсь, что…

– Да начинайте же, черт возьми! – рявкаю я.

Коделл молчит, ошеломленная моим откровенно наплевательским отношением и тем, что я скорее готов впасть в бессознательное состояние, нежели выслушать от нее еще хоть слово.

– Конечно. – Доктор наконец приходит в себя. – Увидимся после сессии.

Я слышу, как с мягким щелчком открывается крышка порта, и вот по моей вене бежит седативное, смешиваясь с уже находящимся в крови антидотом. Однако действие наркоза оказывается мощнее: голова тяжелеет, я проваливаюсь в мягкие объятия кровати, яркий свет меркнет перед глазами. Меня окутывает ватный туман, и я лечу куда-то вниз, мимо самых темных закоулков разума к абсолютно лишенному мыслей небытию.

На пороге полной темноты в голову приходит последняя мрачная мысль: когда я проснусь, то не буду знать, сколько времени находился без сознания. Ощущение времени скроется за черным облаком наркотического сна. Я могу очнуться через пять минут, или через пять дней, или много позже. Я проваливаюсь в черную бездну, не зная, когда снова увижу свет.

И я его вижу. Все начинается с искры. По телу прокатывается волна электрического тока. Потом второй раз, третий, четвертый. Покалывание усиливается, словно огонь резкими толчками растекается по моей нервной системе. Я чувствую, как тепло поднимается к животу, все выше и выше, а потом мозг будто освещается мириадами огней.

Я сразу же тщательно анализирую каждую свою мысль, каждое чувство. Ничего не поменялось: ярость и возмущение в ответ на вранье Коделл; ужасное открытие, что меня держат в заточении; травмирующие образы патологоанатомического вскрытия; жестокие прощания; призраки на полароидных снимках; плавящийся винил и желтая бумага в огне. Я чувствую бесчеловечность содеянного Коделл – из моего сердца методично, причиняя мне дикую боль, вырывали огромную любовь, и теперь от нее почти ничего не осталось. У меня есть все, что нужно, для последней отчаянной попытки.

Лежу с закрытыми глазами, мое тело расслаблено, дыхание спокойное. Я медлю, не решаясь переступить черту, за которой начнется яростная, мучительная борьба – однозначно опасная и возможно обреченная на неудачу. А за что я, собственно, сражаюсь? За шанс вернуться домой с незалеченной раной? За шанс сбежать со всей своей болью?

Я бы мог дождаться, пока в крови перестанет бурлить антидот, и заснуть под действием наркоза. Я мог бы не хвататься за эту возможность, не подвергать себя опасности и зажить обычной, счастливой жизнью, без душевных травм, без борьбы, без чувства вины. В конце концов, если я очнусь после успешного безболезненного сеанса, уже не думая, что пострадал от действий Коделл, то обвинять ее будет некому.

– Тебе страшно?

Вопрос застает меня врасплох. Я слышу эти два слова совершенно четко, как и тревогу в ее голосе. Воспоминание уже не то, что раньше. Не знаю, почему сейчас всплыло именно оно. И все же я наслаждаюсь им. Я остался бы здесь навсегда.