Безобразный Ренессанс. Секс, жестокость, разврат в век красоты

С другой стороны, политические и экономические перемены раннего Ренессанса привели к сдвигу в оценке новым классом меценатов просвещения, от которого зависело развитие искусства и всей культуры в целом. Уже в середине XIII в. стало ясно, что невозможно управлять делами территориальных государств без тех, кто хорошо владеет латынью и гуманитарными науками. Нужно было составлять законы, вести записи, отправлять посольства, убеждать людей высокого и низкого происхождения. Изучение и подражание античной литературе – качество, которое историки полагают одной из определяющих характеристик гуманизма, – стало обязательным не только для растущего класса профессиональных чиновников (таких как Колюччо Салютати и Леонардо Бруни), но и для торговой олигархии и благородных signori.

Но по мере того как образование становилось все более и более необходимым для государственного управления, оно превратилось в важнейший символ статуса и знак «добродетелей», необходимых для общественной жизни. Любой, кто хотел принимать участие в политической власти, быстро понимал, что ему необходимо ознакомиться с новейшими культурными и интеллектуальными тенденциями. К примеру, Петрарка советовал Франческо да Каррара продолжать изучение гуманитарных наук, чтобы править мудро и справедливо.¹⁰ Но и Макиавелли считал истинного государя человеком не только действия, но и просвещенности.¹¹ Неудивительно, что довольно скоро в число «необходимых» навыков вошло знакомство с визуальными искусствами и светской литературой, а также с античной классикой. В книге «О придворном», к примеру, Бальдассаре Кастильоне утверждал:

В науках придворный должен быть образован более чем удовлетворительно, по крайней мере в тех, которые мы зовем гуманитарными, он должен иметь познание не только в латинском, но и в греческом языке, ибо на нем прекрасно написано о многоразличных вещах. Пусть он будет начитан в поэтах и не менее в ораторах и историках, а сверх того искусно пишет прозой и стихами, в особенности на нашем родном языке.[11]¹²

То же самое относилось к живописи и скульптуре. Кастильоне считал, что придворный просто обязан хорошо знать эти искусства не только потому, что они могут дать «много полезных навыков… не в последнюю очередь, для военных целей», но и потому, что они помогают лучше понимать сложность и величие мира, которым ему предстоит управлять.¹³

По мере того, как гуманитарные науки стали считаться важнейшим показателем статуса, новый класс меценатов захотел продемонстрировать свою образованность, оказывая покровительство художникам и литераторам в максимально возможном объеме. Двор, дом или город, где работали художники, скульпторы, поэты и философы, считался, по определению, достойным уважения и высокой оценки. В этот период пишется много «зеркал принцев», в которых подчеркивалась важная роль покровительства искусствам. И каждый, кто занимался меценатством, – особенно Козимо де Медичи, – очень хорошо усвоил этот урок.

В результате того, что искусство стало считаться одновременно и символом статуса, и демонстрацией образованности, сложился новый класс умных, образованных покровителей, у которых сложились еще более тесные отношения с нанимаемыми ими художниками. Владея навыками бизнеса и управления, они понимали важность контрактов и хотели удостовериться, что получат лучшее качество за свои деньги. Содерини, который давал Микеланджело советы о носе «Давида», был не исключением. Меценаты – отдельные покровители или представители определенных институтов – с удовольствием предлагали внести мелкие изменения, а то и требовали серьезных переделок. Козимо и Пьеро де Медичи, в частности, постоянно вели диалоги с художниками, которым они давали заказы. Примерно во время визита Галеаццо Марии Пьеро попросил Гоццоли убрать ангелов с его фресок на основании того, что ему их присутствие показалось излишним и противоречащим условиям контракта. Но если Гоццоли обычно спокойно выслушивал подобные предложения (хотя ангелов он так и не убрал), то других художников вмешательство Медичи раздражало. Филиппо Брунеллески приложил огромные усилия к тому, чтобы построить «прекраснейшую и большую модель» своего проекта палаццо Медичи-Риккарди.¹⁴ И он был в ужасе, когда Козимо отверг его предложение как слишком показное и хвастливое. Брунеллески был в такой ярости, что сломал модель до основания.