Безопасный для меня человек

Если Чонхи с дядей не приходили на праздники, их обсуждали еще более открыто. Никто не задумывался, что, если ребенок тихий, это вовсе не значит, что он глухой.

– Говорю вам, она дочь коммуняк! А дошло до этого, потому что ты, мама, дала слабину и пустила все на самотек. Из всех семей спутать нас именно с такой! Моя, вон, говорит, что она даже курит при Хеин. Это вообще ни в какие рамки! Чтобы домохозяйка курила! Она же не какая-нибудь потаскуха из пивнушки! И почему она вообще дома прохлаждается и тратит деньги, которые муж зарабатывает? Не знаю, на сколько еще придется оставить ребенка у них дома. Аж самому противно.

От этих слов желудок скручивало так, что было больно пошевелиться. На лице выступал холодный пот, а в ушах звенело.

– У нас в семье никогда таких не было. А Хеин девочка особенная – слабенькая и слишком чувствительная.

Хеин лежала в подоле маминой юбки на полу и, обняв колени, слушала тетю. Взрослые сами говорили, что все должны ладить друг с другом, но, похоже, им нужен был человек, которого они могли ненавидеть все вместе. Они ведь даже ни разу не пробовали нормально поговорить с Чонхи, вот и не знают, какая она замечательная и веселая. Они прекрасно видят, как хорошо им живется с дядей, но притворяются, будто не замечают и продолжают твердить, что она испортила ему жизнь.

Они не видели дядину жизнь. Нет, они и не хотели ее видеть. Ведь среди них не было никого, кто был бы счастлив так же, как он. Им не хватало воображения представить себе то, чего они сами ни разу испытывали, и выводы о дядином несчастье они делали, опираясь на собственные жизни.

Чонхи и дядя словно родились для того, чтобы друг друга смешить. Болтать, сидя друг перед другом, они могли бесконечно, а иногда вместо разговоров устраивали «перестрелку газами». Они будто соревновались, кто сильнее рассмешит другого, и Хеин в такие моменты смеялась до слез. Новая реальность, в которой она больше не могла наблюдать за тем, как они взрослеют, как, взрослея, по-новому друг друга веселят, оказалась для Хеин непривычной.

Дядя был фокусником-любителем. Он попросил Хеин стать его прекрасной ассистенткой, и она с радостью согласилась. Зритель у их шоу был всего один – Чонхи. Хеин рассматривала несколько сохранившихся снимков: дядя в галстуке-бабочке и Хеин в белых колготках и нарядном платье. Хеин с выпуклым, как у лягушонка, животом сосредоточенно наблюдает, а дядя улыбается и делает какие-то движения руками.

Дядя смотрит с фотографии на уже более взрослую, чем он сам в то время, Хеин. Вот он демонстрирует, как разорванный на клочки лист бумаги снова становится целым, а вот достает красную розу из пустой коробки с такой лучезарной улыбкой, будто не знает ничего, кроме веселья и радости.

Хеин подумала, что и жизнь похожа на странное колдовство. Что-то вдруг появляется вопреки всем ожиданиям, сопровождает тебя какое-то время, а потом вмиг исчезает – как вылетевший из пустого ящика белый голубь исчезает по мановению рук фокусника. В обычной магии фокусник возвращает пропавшего голубя, но магия жизни не удивляет такими чудесами. Магия жизни работает только в одном направлении. Она следует очевидному правилу: ничто превращается во что-то, а это что-то снова превращается в ничто и больше никогда уже не возвращается. Обрадоваться распустившемуся цветку или ахнуть, когда голубь сядет на плечо фокусника, можно, лишь зная это правило.

А вдруг ничего и не исчезало? Что, если на самом деле исчезновение – просто трюк? Что, если когда-нибудь, словно в шоу иллюзионистов, по одному лишь мановению руки все птицы, цветы и кролики, которые, казалось, исчезли навсегда, появятся снова? Что, если за сценой есть еще одна тайная сцена, на которой такая обратная магия возможна?

* * *

Когда в семнадцать лет Хеин вернулась со школьной экскурсии, мама, которая должна была быть на работе, ждала ее на диване в гостиной.

– Хеин, ты только не переживай.

Хеин стояла с рюкзаком на плечах и слушала маму.

– Произошел несчастный случай.

«В какой момент пришла печаль?» – спрашивает себя нынешняя Хеин. Когда она бросилась на пол и зарыдала, когда ее затошнило – в тот миг это ей двигало не горе. В те минуты рядом с ней была другая Хеин, которая стеклянным взглядом наблюдала за ее слезами. Хеин плакала навзрыд, но на самом деле в голове было пусто и оттого даже спокойно. «Нужно взять себя в руки. Нужно прийти в себя. Нужно перестать плакать». Хеин слушала маму и не могла поверить, что взрослые договорились не звонить ей и ничего не сообщать до окончания похорон.

– Мы решили, что так будет лучше.

Наверное, они думали, что Хеин будет легче, если они не дадут ей времени для грусти. Думали, что будет лучше просто тихо сообщить потом. Было бы замечательно, если бы чувствами можно было управлять так просто. Если бы их можно было затолкать назад, если бы они запирались, когда пытаешься их запереть, то людям было бы гораздо легче.