Безрассудная Джилл. Несокрушимый Арчи. Любовь со взломом

— Не горюй, Штырь, — сказал Джимми. — Ты выглядишь верхом элегантности. Выпьешь?

Глаза Штыря засверкали, и он протянул руку к графину. Затем он сел.

— Сигару, Штырь?

— Ага! Спасибочки, босс.

Джимми закурил трубку. Штырь после пары изящных глоточков дал себе волю и осушил стакан единым духом.

— Повторишь? — предложил Джимми. Ухмылка Штыря показала, что он одобрил эту идею.

Некоторое время Джимми молча курил. Он обдумывал ситуацию, ощущая себя сыщиком, который напал на след. Наконец-то он узнает фамилию девушки с «Мавритании». Безусловно, одно это сведение далеко его не продвинет, но тем не менее… Вполне возможно, Штырь знает местоположение дома, в который они забрались в ту ночь.

Штырь смотрел на него поверх стакана с безмолвным обожанием. Квартира, которую Джимми арендовал на год в уповании, что обладание постоянным жилищем может привязать его к данному месту, была прекрасно, даже великолепно обставлена. Штырю представлялось, что каждое кресло, каждый столик в комнате обладает собственной романтичной историей, будучи приобретен либо на плоды ограбления Ново-Азиатского банка, либо на прибыль, обеспеченную бриллиантами герцогини Неимей. Он немел от благоговения перед тем, кто сумел сделать домушничество настолько доходным. Ему эта профессия редко обеспечивала что-либо солиднее хлеба с маслом, да иногда — поездки на Кони-Айленд.

Джимми перехватил его взгляд и нарушил молчание.

— Ну, Штырь, — сказал он, — а ведь странно, что мы встретились подобным образом.

— Еще как! — согласился Штырь.

— Просто не верится — ты и в трех тысячах миль от Нью-Йорка. И даже не знаешь, движется ли транспорт на Бродвее по-прежнему в обе стороны.

Взгляд Штыря стал ностальгическим.

— Подумал, что пора бы заглянуть в старый Лондон. В Нью-Йорке жарковато стало. Фараоны принялись за меня больно шустро. Словно бы я им ни на что больше не годен. Вот я и смылся.

— Не повезло, — сказал Джимми.

— Жуть, — подтвердил Штырь.

— А знаешь, Штырь, — сказал Джимми, — до отъезда из Нью-Йорка я много времени убил, разыскивая тебя.

— И-ех! Жалко, что не разыскали, босс. А вам что, моя помощь требовалась?

— Ну да, но не в том смысле. Ты помнишь ночь, когда мы забрались в тот особнячок на краю города, особнячок капитана полиции?

— Само собой.

— Как его фамилия?

— Фараонова? Дык Макичерн же, босс.

— Мак… а дальше? Как она пишется?

— А пес ее знает, — сказал Штырь откровенно.

— Ну-ка повтори! Набери в грудь побольше воздуху и произноси медленно и четко. Уподобься колоколу. Давай!

— Мак-и-черн.

— А! А где находится этот дом? Ты помнишь?

Лоб Штыря наморщился.

— Как тряпкой стерло, — сказал наконец бывалый взломщик. — Где-то на какой-то улице почти на окраине.

— Очень информативно, — сказал Джимми. — Попробуй еще раз.

— Дык оно само собой вспомнится. Только подождать.

— Значит, до тех пор мне придется за тобой присматривать. Из-за этого мига ты для меня самый важный человек на свете. Где ты живешь?

— Я? Да в Парке же. Во-во! На шикарной отдельной скамье, обращенной к югу.

— Ну, больше тебе в Парке спать не обязательно, если сам не предпочтешь. Можешь разбить свой походный шатер у меня.

— Чего-чего? Тут, босс?

— Если мы не переедем.

— Меня устроит, — сказал Штырь, блаженно разваливаясь в кресле.

— Тебе потребуется кое-какая одежда, — сказал Джимми. — Купим ее завтра. Фигуру твою можно обрядить прямо с плечиков. И ты не очень высок, что удачно.

— А для меня, наоборот, босс. Будь я повыше, так дотянулся бы до фараона и уже купил бы особняк на Пятой авеню. На Манхэттене деньги гребут фараоны, вот кто!

— Человек осведомленный! — сказал Джимми. — Расскажи-ка поподробнее, Штырь. Видимо, в полицейских силах Нью-Йорка очень многие богатеют на взятках?

— Само собой. Поглядите хоть на старика Макичерна.

— С большой бы радостью. Так расскажи мне про него, Штырь. Сдается, ты с ним близко знаком.

— Я? Само собой. Во всей их шайке самый обдирала. Только о деньгах и думает. Но слышь, вы его девочку видели?

— Что-что? — сказал Джимми резко.

— А я дык разок видел. — От восхищения Штырь стал почти лиричен. — И-ех! Вот уж птичка, так птичка. Персик, и ничего боле. Ради нее я бы бросил свою счастливую родину. Кликуха — Молли. Она…

Джимми смерил его бешеным взглядом.

— Прекрати! — прикрикнул он.

— Чего-чего, босс? — сказал Штырь.

— Хватит! — сказал Джимми свирепо.

Штырь в изумлении уставился на него.

— Само собой, — сказал он с недоумением, однако понял, что его извинение не удовлетворило великого человека.

Джимми раздраженно грыз мундштук трубки, а Штырь, исполненный наиблагимейших намерений, сполз на краешек кресла и печально попыхивал сигарой, гадая, чем он провинился.

— Босс? — сказал Штырь.

— А?

— Что тут деется? Введите меня в игру. Все по-старому? Банки и слезы герцогинь? Вы ж меня к игре допустите, а?

— Совсем забыл, что не сказал тебе, Штырь. Я ушел на покой.

Страшная правда медленно дошла до Штыря.

— Послушайте! Как так, босс? Вы что, завязали?

— Вот-вот. Абсолютно.

— И больше слез не тырите?

— Ни-ни.

— И не пользуетесь этой, как ее там, горелкой?