Безрассудная Джилл. Несокрушимый Арчи. Любовь со взломом

Молли была девушкой с характером, менее всего женской копией лорда Дривера, покорно следующей тому, что ей предписывалось, если речь шла о деле подобной важности. Все это ставило его в тупик.

— Чего тебе, Штырь? — сказал Джимми.

Он вовсе не был доволен, что его отрывают от размышлений. Ему требовалось побыть одному.

Что-то словно бы растревожило Штыря. Он был крайне взволнован.

— Слышь, босс. Ни за что не отгадаете. Знаете энтого, ну, который заявился днем? Ну, из деревни. Его старик Макичерн привел.

— Гейлера? — сказал Джимми. — И что?

Днем состав гостей в замке пополнился. Мистер Макичерн, заглянув в деревню, случайно встретил своего старого нью-йоркского знакомого, который, путешествуя по Англии, добрался до Дривера и жаждал осмотреть исторический замок. Мистер Макичерн привел его туда, представил сэру Томасу, и теперь мистер Сэмюэль Гейлер занимал комнату на одном этаже с Джимми. Вечером он спустился к обеду, коротышка с деревянным лицом и не более разговорчивый, чем Харгейт. Джимми никакого внимания на него не обратил.

— И что? — сказал он.

— Босс, а он легаш.

— Кто-кто?

— Легаш.

— Детектив?

— Угу. Переодетый.

— Почему ты так думаешь?

— Думаю! Дык я их сразу чую по ихним глазам, ножищам и вообще. Я переодетого фараона из мильона узнаю. Легаш, одно слово. Я видел, как он на вас поглядывает.

— На меня! Почему на меня? Ну да, конечно! Все ясно. Наш друг Макичерн пристроил его тут, чтобы шпионить за мной.

— Во-во, босс.

— Конечно, ты мог ошибиться.

— Я-то? Да никогда, босс. И слышь, он тут не один.

— Как! Еще сыщики? При таком наплыве им скоро придется повесить объявление «Мест нет!». И кто второй?

— Морда на половине слуг. Я поначалу в нем так уверен не был, а теперь знаю наверняка. Легаш. Он камердин сэра Томаса, вторая-то морда, только никакой он не камердин! А поселен тут следить, чтобы никто до слез не добрался. Слышь, а что вы про эти слезки думаете?

— Лучше я в жизни не видел.

— Во-во! Они ему в сотню тысяч встали. Самый предел, а? Слышь, вы же не всерьез!

— Штырь, ты меня удивляешь! Знаешь, из тебя получился бы отличный Мефистофель. Не обладай я железной волей, что произошло бы? Нет, будь добр, выбирай темы для разговоров поосторожнее. Ты — очень дурное общество для таких, как я.

Штырь уныло пошаркал подошвой:

— А все-таки, босс…

Джимми покачал головой:

— Это невозможно, мой мальчик.

— Дык, возможно же, босс, — возразил Штырь. — Легче легкого. Я заглянул в ту комнату, посмотрел медведя, где их прячут. Проще не найти! Пробку из бутылки вытащить — и то труднее будет. Верняк, босс. Только поглядите, что я заполучил сегодня, пока просто приглядывался, а о деле и не думал. Лежало себе полеживало.

Он сунул руку в карман, извлек ее оттуда, и когда он разжал пальцы, Джимми увидел блеск драгоценных камней.

— Что за… — охнул он.

Штырь смотрел на свои сокровища любящим взором гордого владельца.

— Где ты их взял? — спросил Джимми.

— Да в комнате одной. Легче легкого, босс. Я просто вошел, пока кругом никого не было, а они лежат себе на столике. Ни разу мне ничего проще не подвертывалось.

— Штырь!

— Что, босс?

— Ты помнишь, в какой комнате их взял?

— А как же. Первая с…

— Ну так послушай меня минутку, мой ловкий мальчик. Утром, когда мы будем завтракать, отправляйся в ту комнату и положи все вещицы на место, все до единой, учти.

— На место положить, босс?

— Все до единой!

— Босс! — жалобно простонал Штырь.

— Помни: все до единой, точно на прежнее место. Усек?

— Ну ладно, босс.

Уныние в его голосе вызвало бы жалость в самом суровом сердце. Дух Штыря окутался мраком. Солнечный свет исчез из его жизни.

Исчез он также из жизни многих других людей в замке. Главным образом из-за грозной тени надвигающегося дня спектакля.

По размаху душевных мук мало что в мире способно соперничать с последними репетициями любительского спектакля в загородном английском доме. Каждый день атмосфера, насыщенная тревогами и угнетенностью, сгущается все больше. Режиссер, если к тому же он еще и автор пьесы, впадает в своего рода перемежающееся безумие. Выщипывает свои усы, если он усат, и свои волосы, если безус. Бормочет себе под нос. Иногда дает волю воплям отчаяния. Убаюкивающая любезность, отличавшая его поведение на первых репетициях, исчезает бесследно.

Он уже больше не говорит с чарующей улыбкой: «Великолепно, старик, великолепно! Как нельзя лучше. Но пожалуй, повторим еще разок, если ты не против». Теперь он закатывает глаза и рявкает: «Еще раз, пожалуйста. Ни в какие ворота не лезет. С тем же успехом мы могли бы просто отменить спектакль. Что-что? Нет, на премьере ничего в порядке не будет! Ну, так повторим, и на этот раз приложите усилия все вместе». Сцена угрюмо повторяется, и разговоры, когда участники затем встречаются вне подмостков, ведутся ледяным и напряженным тоном.