Безрассудная Джилл. Несокрушимый Арчи. Любовь со взломом

Зачем же тогда столь приземленный Айзек Гобл связался с постановкой интеллектуальной пьесы? Дело в том, что идея возрождения комической оперы заразила его, как и других нью-йоркских коллег, и временами давала о себе знать. Порой за обедом в своем любимом уголке гриль-бара в «Космополисе» он, перегнувшись через стол, убеждал другого менеджера поверить ему на слово: время для комической оперы созрело или, во всяком случае, вот-вот созреет. Собеседник кивал, глубокомысленно потирая тройной подбородок, и соглашался: да, это самое время вот-вот созреет, и это так же верно, как то, что яблоки падают сверху вниз. Потом оба набивали животы деликатесами, закуривали длинные сигары и погружались в задумчивость.

У большинства такие приступы, подобные угрызениям совести, затихают так же быстро, как и возникают, и театральные воротилы, довольные собой, продолжают делать деньги на вульгарных мюзиклах. Просто Отис Пилкингтон со своей рукописью «Розы» и средствами на ее постановку совершенно случайно угодил в самый разгар такого приступа у Айзека Гобла, и контракт был заключен, прежде чем тот успел оправиться. Теперь Гобл горько сожалел о своем опрометчивом поступке.

– Знаешь что, – процедил он Мейсону уголком рта, не спуская глаз со сцены, – придется, видно, тебе повозиться с этим шоу после гастрольной премьеры. Условия обговорим позже, довести его до ума нужно, чего бы это ни стоило. Вникаешь?

– Хочешь доработать?

Гобл сурово прищурился на ничего не подозревавших актеров, которые продирались сквозь особенно заумный диалог.

– Доработать?! Да тут все вкривь и вкось, ерунда какая-то. Переписывать надо, с начала до конца!

– В принципе, я уже немного в курсе: видел это прошлым летом в любительском исполнении. Если надо, справлюсь быстро, но… что скажет автор?

Айзек Гобл отвел воинственный взгляд от сцены и прищурился на Мейсона.

– Еще чего! Главное, что я скажу. Я тут большой босс, и приказы отдаю я!

Будто в подтверждение своих слов, он вдруг издал грозный рык, который произвел чудодейственный эффект. Актеры замерли на полуслове как подстреленные, а ассистент режиссера подобострастно склонился над рампой, прикрывая глаза суфлерским текстом.

– А ну-ка, заново! – заорал Гобл. – Да, то место, где про жизнь, которая как арбуз. Что-то не улавливаю я там сути! – Он перекатил сигару в угол рта и свирепо вслушался, затем хлопнул в ладоши. Актеры вновь умолкли. – Долой! – кратко распорядился он.

– Вырезать, мистер Гобл? – услужливо переспросил ассистент.

– Да, вырезать! Полная бессмыслица.

В сумраке зала взвилась с кресла длинная фигура Пилкингтона, задетого за живое.

– Мистер Гобл! Мистер Гобл!

– Ну?

– Это же лучшая сентенция во всей пьесе!

– Сен… – что?

– Сентенция! Лучшая в пьесе.

Айзек Гобл стряхнул пепел с сигары.

– Публика не желает сентенций! Она их не любит. Я пятнадцать лет в шоу-бизнесе и знаю, что говорю! От сентенций публику тошнит… Так, продолжаем!

Отис Пилкингтон дрожал от возмущения. До сих пор ему не доводилось сталкиваться с Гоблом-режиссером. Обычно на ранних стадиях тот предоставлял вести репетиции кому-нибудь рангом пониже, называя это «обкаткой», а затем уже являлся сам и перекраивал большую часть постановки – вырезал куски, указывал актерам, как произносить реплики, и вообще отдыхал душой.

В своем любимом занятии Гобл считал себя гением, и отговаривать его от принятых решений было бесполезно – любые возражения отметались с высокомерным презрением восточного деспота. Об этом Пилкингтон пока еще не знал.

– Но, мистер Гобл!..

Властелин с раздражением обернулся.

– Ну, что еще? Что? Не видите, я занят!

– Эта сентенция…

– Вырезана.

– Но…

– Вырезана!

– Но у меня тоже есть голос! – чуть не плача, воскликнул Пилкингтон.

– Безусловно, есть, – парировал Гобл, – и вы можете пользоваться им где угодно, но только не в моем театре! Пользуйтесь в свое удовольствие! Ступайте за угол и говорите сами с собой, пойте в ванной, но не являйтесь со своим голосом сюда, потому что здесь говорю я!.. Этот тип меня утомляет! – пожаловался он Мейсону, когда подавленный питон вновь уложил свои кольца в кресло. – Вечно суется с дурацкими идеями, хотя ни черта не смыслит в шоу-бизнесе. Пускай радуется, что его первую пьесу вообще кто-то ставит, и не учит меня режиссуре! – Он властно хлопнул в ладоши, и ассистент вновь склонился над рампой. – Что там бубнил вон тот? Да-да, лорд Финчли, последняя реплика. Еще раз!

Игравший лорда Финчли английский характерный актер, известный в ролях лондонских чудаков, с досадой вскинул брови. Как и Пилкингтон, он впервые наблюдал Гобла в режиссерской ипостаси и, привыкнув на родине к более учтивому подходу, испытывал тягостное недоумение. Выброшенную фразу об арбузе он считал лучшей в пьесе, и боль еще не улеглась. Реплика, которую режиссер вырезал, всегда кажется актеру лучшей.

– Слова про Омара Хайяма? – подавляя раздражение, осведомился он.

– Вот-вот! Так вы его и назвали, а это неверно! Правильно – «Омар из Хайяма».