Безрассудная Джилл. Несокрушимый Арчи. Любовь со взломом

– Я бы сказал, что «Омар Хайям» – более… э-э… общепринятая версия имени поэта, – возразил исполнитель роли лорда Финчли и шепнул в сторону: «Ну и осел!»

– Омар из Хайяма! – рявкнул Гобл. – Так и называйте! Кто главный в этом шоу, я или вы?

– Как вам будет угодно.

Гобл повернулся к Мейсону.

– Эти актеришки… – начал он, но тут за его плечом вновь замаячил Пилкингтон.

– Мистер Гобл!

– Ну, а теперь что?

– Омар Хайям – персидский поэт. Хайям – его фамилия.

– Я слышал другое! – упрямо возразил Гобл. – А ты? – повернулся он к Мейсону. – Он родился в Хайяме!

– Возможно, ты и прав, – заметил Уолли, – но тогда ошибаются все остальные и уже давненько. Считается, что этого джентльмена звали Омар Хайям, О – точка – Хайям. Родился в 1050 году нашей эры, получил домашнее образование, затем окончил Багдадский университет. Представлял Персию на Олимпийских играх 1072 года, стал чемпионом в прыжках сидя и в беге с яйцом на ложке. В Багдаде Хайямы хорошо известны, и ходило много пересудов, когда юный Омар, любимец миссис Хайям, стал пить и кропать стишки, хотя его видели продолжателем отцовского финикового бизнеса.

Гобл задумался. Он уважал мнение Мейсона, ведь тот написал пьесу «Вслед за девушкой» – какой сногсшибательный был успех!

– Ну-ка, давайте еще раз про Хайяма! – перебил он лорда Финчли на середине фразы.

Актер прошипел сочное английское ругательство. Вчера он засиделся допоздна, а потому тоже был на взводе, несмотря на чудесную погоду.

– Как сказал Омар Хайям… – начал он.

Айзек Гобл хлопнул в ладоши.

– Долой Омара! Реплики и без того затянуты.

Мастерски разрешив щекотливую ситуацию, он откинулся в кресле и надкусил очередную сигару.

Некоторое время репетиция шла гладко. Если Гобл и не получал удовольствия от «Американской розы», то делился своими впечатлениями лишь с Мейсоном, жалуясь на занудство пьесы.

– В толк не возьму, как я вообще согласился ставить такую чушь!

– Должно быть, разглядел добротную идею… и она тут имеется, знаешь ли. Если правильно реализовать, пьеса может иметь успех.

– Что бы ты, к примеру, изменил?

– Да многое… – осторожно буркнул Уолли. В молодые годы он не раз опрометчиво выбалтывал свои соображения насчет постановки, которые с благодарностью принимали и воплощали в жизнь, посчитав дружеским подарком. Симпатии Уолли к Гоблу не простирались столь далеко, чтобы делиться идеями бесплатно. – Захочешь – перепишу. Думаю, процентов этак полутора с общей прибыли мне хватит.

Гобл воззрился на него с крайним изумлением и ужасом.

– Целых полтора процента за переделку? Черт побери, да тут и делать-то почти нечего! Постановка… да она, считай, готова!

– Ты сам только что назвал ее чушью.

– Я имел в виду, что лично мне такое не по душе. А публика скушает за милую душу! Поверь мне, время для возрождения комической оперы почти созрело.

– Эту придется возрождать в поте лица – пациент еле дышит.

– Наш долговязый олух Пилкингтон ни за что не потерпит, чтобы я дал тебе полтора процента.

– А мне казалось, ты тут самая большая шишка.

– Деньги вложил он.

– Если он надеется хоть часть из них вернуть, все равно придется кого-то нанимать, чтобы довести до ума. Нет, не хочешь, не надо… хотя я уверен, что справился бы на все сто. Еще один сюжетный поворотец, и совсем другое дело будет.

– Что за поворотец? – небрежно поинтересовался Гобл.

– Да небольшой совсем… как бы это выразиться?.. короче, оживить слегка – ну, ты понимаешь. Вот и все, что требуется.

Сбитый с толку Гобл пожевал сигару.

– Думаешь? – наконец буркнул он.

– Ну, и еще, может, подброшу что-нибудь… этакое.

Помучив еще сигару, продюсер атаковал снова:

– Уолли, ты не раз на меня работал, и неплохо!

– Рад был угодить.

– Ты добрый малый, с тобой приятно иметь дело. Я даже подумывал заказать тебе осенью новое шоу. Сюжет – закачаешься, французский фарс, два года шел в Париже! Но какой смысл, если тебе в уплату шар земной подавай?

– Шар земной никогда не помешает.

– Слушай, если перекроишь эту за полпроцента, закажу тебе и французскую.

– Выговаривай четче, а то мне послышались «полпроцента». Ты ведь «полтора» хотел сказать?

– Не возьмешься за полпроцента, другого шоу не получишь.

– Обойдусь, – пожал плечами Уолли, – в Нью-Йорке продюсеров хватает. Так и вьются вокруг, сам знаешь. Богатые, оборотистые, и все меня любят, как родного сына.

– Хорошо, один процент, и я попробую утрясти это с Пилкингтоном.

– Полтора!

– Ладно, черт возьми, пусть будет полтора, – угрюмо вздохнул Гобл. – Что толку из-за ерунды копья ломать.

– Ломать копья – забытый спорт былых времен… Тогда отправь мне пару строк насчет этого дельца и подпишись как положено, буду хранить у самого сердца. А сейчас мне пора на свидание, пока-пока! Рад, что все уладилось и все довольны.