Безрассудная Джилл. Несокрушимый Арчи. Любовь со взломом

Так рассуждала Нелли, и сочувствие придало ее манере материнскую доброту, которая подействовала на Фредди, еще не отошедшего от урока мистера Миллера и взволнованного отповедью Джилл, как целительный бальзам. Разобраться в своих чувствах было трудно, однако в общем хаосе ясно выделялось одно: Фредди был рад видеть Нелли, как никакую другую девушку прежде, и она согревала ему душу, как не смог бы, наверное, никто. Они болтали о разных пустяках, и с каждой минутой он все более убеждался, что Нелли не такая, как все, и с ней хорошо бы встречаться почаще.

– Знаете что, – решился он, – а давайте, когда эта возня… ну, то есть репетиция закончится, где-нибудь перекусим?

– С удовольствием! Обычно я хожу в «Автомат».

– «Томат»? Не слыхал о таком.

– Это на Таймс-сквер… недорогое такое местечко.

– Я-то подумывал о «Космополисе»…

– Ой, да что вы, там дороже всего!

– Ну, не знаю, примерно как всюду…

Материнское сочувствие переполнило сердце девушки. Наклонившись, она ласково дотронулась до руки Фредди.

– Со мной можете не прикидываться! Мне все равно, богатый вы или бедный, и все такое. Конечно, очень жаль, что вы потеряли свои деньги, зато тем легче нам стать настоящими друзьями, правда?

– Я потерял деньги?

– Ну да, а зачем бы иначе вы нанялись в театр? Я не хотела об этом говорить, но, раз уж о «Космополисе» зашла речь, куда деваться. Вы же потеряли деньги так же, как Джилл? Я сразу догадалась, едва вас увидела. Да ладно, деньги – не главное в жизни!

От изумления Фредди потерял на миг дар речи, а потом воздержался от объяснений уже по доброй воле. Он принял ситуацию и наслаждался ею. Как многих других богатых и в то же время скромных молодых людей, его частенько терзало подозрение, что у девушек, благосклонных к нему, мотивы смешанные, а иногда и не очень. Но, черт возьми, вот перед ним та, которой он вроде бы нравится, хоть и дочиста, по ее мнению, разорен!

– Знаете, – чуть заикаясь, выговорил он – ему вдруг стало трудно владеть голосом, – вы чертовски милая!

– Мне очень приятно это слышать.

Наступило молчание – между ними, во всяком случае. Во внешнем мире, по ту сторону декораций, за которыми они стояли, стоял шум и гам. Там, похоже, разгорался бурный спор, и из невидимого зрительного зала доносился скрипучий голос Айзека Гобла. Однако молодые люди были слишком увлечены друг другом, чтобы вслушиваться.

– Как вы назвали то дешевое местечко? – спросил Фредди. – «Томат» вроде бы.

– «Автомат».

– Ага, вон как! Стало быть, туда и пойдем?

– Там отлично кормят. Опускаешь в автомат монеты и сам берешь еду.

– Мой любимый спорт в закрытых помещениях! – оживился Фредди. Он вдруг обернулся и прислушался. – Эй, что там у них творится? Режут-убивают, не иначе!

Ассистент режиссера громко объявлял, нервно чеканя каждое слово:

– Все джентльмены ансамбля – на сцену! Мистер Гобл хочет видеть на сцене всех джентльменов!

– Ну что ж, тогда до скорого! – бросил Фредди. – Пожалуй, мне стоит к ним заглянуть.

Он направился к сцене.

3

В атмосфере репетиций таится нечто губительное для лучших движений души участников музыкальной постановки. Разомлев с утра от нежной красоты весенней погоды, Айзек Гобл ехал в театр «Готэм» в превосходном настроении и твердо намеревался пребывать в нем весь день, однако через пять минут вернулся в обычное состояние.

К десяти минутам двенадцатого он с ожесточением жевал сигару и злобно пялился на сцену, лишенный остатков прежнего миролюбия. Когда в четверть двенадцатого явился Уолли Мейсон и опустился в соседнее кресло, Гобл встретил его ворчанием и даже не угостил сигарой, а у нью-йоркского театрального менеджера это верный признак расстроенных чувств.

Впрочем, его можно извинить. «Американская роза» могла бы поколебать душевное равновесие натур куда более терпимых, а то, что Отис Пилкингтон именовал «тонким абсурдизмом», раздражало Гобла донельзя. Он вырос на вульгарном юморе театральных постановок, где сюжет отодвигают в сторону после первого же эпизода и заполняют спектакль танцовщицами в экзотических нарядах и забавными репризами от мастеров водевиля.

Мюзикл был для него чем-то вроде сборного концерта с дрессированными тюленями, акробатами и чечеточниками, где что угодно на сцене, от дерева до абажура, может внезапно превратиться в хористку. Строгая композиция «Американской розы» выводила его из себя: закрученные сюжеты он терпеть не мог, а тут ничего, кроме сюжета, и не просматривалось.