Безславинск

С расстегнутым воротом, в летнем шлеме цвета хаки на голове, наводчик нацгвардии, используя лазерный дальномер, выпустил снаряд из орудия в сторону трехэтажного здания, сопроводив это словами:

— Вот так Безславинск платит за крымский успех москалей!

Снаряд угодил точно в окно второго этажа — именно туда и приказал стрелять командир танка.

Анна не спала в тот момент, когда в окно ее палаты залетел снаряд. В мыслях она была во дворе дома своей бабушки. В мыслях она бежала за отцом, хотела остановить его! Ведь он не такой! Он любит её, но боится признаться в этом чувстве даже самому себе, а она сможет помочь, обнимет, прижмет к своему сердцу и всё-всё ему простит! Ведь, по сути, он ни в чём не виноват! Если бы не мамино предательство и распутство, то всего этого бы не было! Господи, подумать страшно, что её похоть сделала несчастными так много людей на этом свете!

У кровати Анны стоял дежурный врач — высокий, сутуловатый, вялый, сильно уставший, с какими-то сонно-задумчивыми мечтательными глазами неопределенного цвета. Казалось, он только что открыл их и пребывает ещё в полусне. И голос его был тягучий, тихий, унылый и ровный, как бы неспособный ни при каких обстоятельствах подняться ни на одну ноту ни выше, ни ниже…

— Анечка, успокойся и прими лекарство. Истерики и страдания выздороветь не помогут.

— Это неправда! Он просто выпил лишнего! Он не такой! Вы понимаете?! Мой папа не такой! Он настоящий! Хороший и добрый!

Именно в тот момент, когда Анна сказала слово «добрый», врач нагнулся и хотел дотронуться до её плеча, но окно пробил снаряд.

Время словно замедлило свой ход во сто крат.

Анна видела, как разлетались стекла, как горячий снаряд разрезал воздух, пролетел через палату за спиной врача и ударился в стену. Как разорвался на сотни осколков, и как длинные языки желто-красного пламени охватили всю мебель в помещении и закружили её под потолком, где странным образом мелькали лица отца, мамы, бабушки, как падали стены, как стало жарко и очень больно…

Затем чья-то заботливая рука выключила свет, звук и все ощущения. Но перед тем как наступила блаженная легкость и полная тишина, Анна отчетливо увидела залитый солнечным светом косогор, в большое озеро, усыпанное необыкновенными розовыми лилиями, гляделась плакучая ива с блестящими коричневыми стеблями, наискось по изумрудному берегу от старицы белела цепочка гусей — шли искупаться с гусаком впереди мимо пасущихся белых овец. И на поляне справа млела на солнцепеке красная-красная земляника.

«Странно, откуда здесь взялось это фиолетовое озеро?» — подумала Анна. — «И почему вокруг так необычно пахнет пряностями? И что за диковинные птицы поют?»

Анна с удивлением заметила, что у неё черные длинные волосы, прямо как у мамы в молодости, и очень смуглая кожа, не загорелая, а именно смуглая, покрытая причудливым орнаментом разноцветных татуировок. Да и ростом она стала чуть-чуть пониже. А ещё рядом, прислонившись к широкому стволу ивы, стоял красивый незнакомый юноша с утонченными чертами лица, в великолепном сине-красном мундире, он держал в руках венок, улыбался и говорил:

— Привет, Энни!

Глава 42 Нехай святиться Имя Твоє!

Никто Вахлона не будил, никто не толкал в бок, как в кино не кричал «Рота подъём!». Но вдруг за окном раздался отчаянные вопли Генки:

— Тревога! Артобстрел! Атакуют!..

А затем оглушительные, частые удары по подвешенному на дереве рельсу, за последний месяц ставшие для Безславинска прелюдией похоронного марша. Традиционно с потолков посыпалась штукатурка в жилищах безславинцев…

Вахлон сбросил простыню. Чертыхаясь, с трудом натянул на себя одежду — после двойного избиения, сначала на свадьбе, затем во время ночного ограбления особняка, все внутренние органы нестерпимо болели. Где-то неподалеку послышалась длинная очередь с перебоями. «Кто атакует? В кого стреляют?» — думал бросившийся к двери Вахлон, и — замер. От взрыва в соседнем дворе вздрогнула земля. Задребезжали заклеенные скотчем окна. Зазвенела в буфете посуда. Над Отрежкой повисли дымовые облака.

— Вот это приехал на свадьбу к братику! — вырвалось у оглушенного взрывом Вахлона.

— Бежим на баррикады! Чего встал, как неживой? — подоспел Генка, державший в руке автомат Калашникова, вторая рука, простреленная ростовскими «добровольцами», перебинтованная, висела на повязке через шею. Он был в тельняшке и своей неизменной белой бескозырке. — Брат ты мне или нет?

Что-то сломалось внутри Ваньки Буравцова в тот момент, ему вдруг захотелось доказать всему миру, что он не подлец, не жалкий женский угодник и не питерский неудачник, мечтающий эмигрировать в США, а что он человек, способный встать на защиту мирных людей, когда в этом появится необходимость. Он со стонами от боли во всем теле босиком бросился за Генкой, позабыв надеть обувь.

Пламя в больнице выбилось на улицу.

— Пожар!

— Больница горит!

— Бегите больницу тушить! Все бегите!

Изо всех окрестностей Безлавинска доносились голоса.

То тут, то там слышалась стрельба из миномётов.