Безславинск

— Здорово хлопцы сработали! — подбодрил усатый ополченец своих товарищей. Вахлон взял бутылку с коктейлем Молотова, поджёг тряпку-фитиль и запустил в танк. После звонкого хлопка башню танка и его левую боковую часть охватило яркое пламя.

— Йес! Йес! Йес! — самодовольно прокричал Вахлон и три раза опустил и поднял кулак правой руки.

В этот момент неожиданно затих колокол на колокольне храма Всевеликого Войска Донского. Снайпер снял отца Григория, угодив ему пулей в ключицу. Священник, потеряв сознание, повис на колокольных веревках, как марионетка, ждущая своего кукольника.

— Слушай, Ген, — неуверенно начал Вахлон, — ты меня прости за вчерашнее, ну, за козлов безславинских, за мочалку эту, ну в смысле, за девчонку-балерину. Лишка я двинул, самогону, видать, перебрал.

— Всё нормуль, братик. Я всё понимаю. Главное — держаться плечом к плечу. Главное — это не быть гондоном по жизни. Друзей не предавай, родителей уважай, врагов не прощай! Вот и всё!

Система дистанционного управления зенитной установкой танка, состоявшая из крупнокалиберного пулемёта, задрожала, и из её дула вырвались огненные струи. Три боекомплекта по сто пятьдесят патронов искрошили баррикаду в хлам. Ополченцы и казаки, разорванные в клочья, лежали в хаотичном беспорядке. Генке размозжило голову, и его бескозырка, наполненная кровавыми мозгами, валялась неподалеку от Вахлона, который полз по дороге с оторванной по локоть левой рукой. Нога его тоже была ранена — раздроблено колено, поэтому он не мог идти.

— Ну що, кацап, видвоювався? — спросил Вахлона подошедший сзади боец нацгвардии и выпустил очередь в его покрытую синяками спину.

— Вас, гадов, туева хуча, а я на свете совсем один… — прошептал перед уходом в небытие Вахлон.

Отовсюду доносились крики о помощи, вопли людей, кто-то ревел и кричал проклятия:

— Каратели! Будьте вы прокляты! Шоб вы живьем позгнивали!

Собачий лай и вой смешался с криками женщин и детей. Кто мог, бросился в лес у Отрежки, но немногие добежали: на гладком лугу люди падали и больше уже сами никогда не поднимались, оставались лежать, уткнувшись лицом в душистый клевер. Из мужчин пробился только один, неказистый мужичонка-баянист с сильно опухшим локтем. На незаседланном гнедом жеребце он, босой и без рубашки, ускакал в самую чащу.

Дважды щелкнул вдогонку курком знакомый нам боец нацгвардии Богдан Буткевич, но оба раза капсюль дал осечку. Ударил о ствол березы штурмовую винтовку и длинно и вычурно выругался.

Через пару часов на высоком полете собралось со всей округи вороньё и коршуны. Соблазнённые свежей кровью, боязливо озираясь, из ближайшего орешника появилась стая диких голодных собак, и началось драчливое пиршество хищников, сухой, злобный клекот и металлический щелк оскаленных зубов.

Во двор особняка прокурорши завалился солдат Богдан, как раз в тот момент, когда из дома с пикой донского казака, — очередным подарком Степаниды Владимировны, — выскочил хмельной одноглазый дед Кузьма. Теперь, босой, в заношенных трениках, голый по пояс, с перевязанным отстреленным ухом и с копьем в руках, он выглядел настоящим пиратом!

Богдан вскинул винтовку и повел стволом. Нахмуренные седые брови, лицо с «пиратской» повязкой, искаженное злобой, качалось на конце мушки. Богдан нажал на курок.

Ощеренные желтые зубы Кузьмы щелкнули, повылетали, щека разорвалась пополам, пуля прошла навылет, отрубив мочку второго, последнего целого уха.

Дед Кузьма взвыл, острой пикой ткнул солдата в плечо. Винтовка выпала у Богдана из рук, но он успел перехватить копье левой рукой, а правой ударил Кузьму по голове. «Пират» упал. Богдан навалился на него грудью и начал душить. Но лишь только он почувствовал, как предсмертный хрип начал доносится из груди старика, подоспевшая прокурорша взмахнула над Богданом топором и с силой опустила его на голову солдата.

Богдан, только что смотревший на Кузьму злобными, воспаленными глазами, повалился как сноп.

Мокрая от пота, взъерошенная Степанида Владимировна выглядела одновременно и победительницей, и женщиной, понесшей тяжелую утрату, — перед глазами её стоял погибший любовник Айдар. С пренебрежением отбросив окровавленный топор («тупой, как баранья башка!»), она, не обращая внимания на свежее ранение мужа, тревожным голосом распорядилась:

— Чего разлёгся? Тащи лопату, засыпем его гравием, а когда стемнеет, отнесем к реке…

Из почти беззубого, полного крови рта Кузьмы донеслось невразумительное:

— Аэ ои плс-оа пхо-а-мо? Дого ін щсв пдалі лжти бде?

Но его жена догадалась, что Кузьма подразумевал следующее:

«А коли пса-то поховаємо? Довго він ще в підвалі лежати буде?», и ответила она крайне резко,

— Айдара не трожь! Сама решу, как и где его похороним…