Безславинск

Командир спрыгнул с танка, подошел к Вике и нагнулся к ее лицу так низко, что черные подковные усы его коснулись Викиных губ.

— А ты что не молишься? Уж тебе-то самое время благоговеть!

Позади командира, притихшие, словно испугавшиеся следующей, ещё более жуткой казни, стояли на коленях безславинцы.

Командир отдал новое распоряжение, и бойцы потащили Вику к танку. Они привязали ее на лобовой броне таким образом, чтобы ноги могли волочиться по земле. Затем мотор танка зарычал, и боевая машина дернулась, стала совершать «почетные» круги по площади вокруг окончательно отчаявшихся людей.

Кто-то из солдат успел взобраться на памятник вождю пролетариата и накинуть на его плечи желто-синий украинский флаг. Казалось, что даже памятник, десятки лет призывавший к весёлой российско-украинской попойке, поник, опустил вниз свои бетонные глаза и начал повторять за матушкой Анисией «Отче наш».

В какой-то миг к прокурорше Ромаковой вернулось сознание, она поднялась на локтях, после села, привстала, огляделась по сторонам и, расталкивая молящихся сограждан, кинулась к танку.

Забегая вперед в надежде снять с брони свою невестку, она споткнулась, упала и обеими ногами попала под гусеницы танка. Хруст ломающихся костей и неестественный для человека вопль раздался над площадью Ленина — то кричала Ромакова Степанида Владимировна.

Много лет назад на этой же площади, в этом же самом месте так же отчаянно кричала мать одного незаконно осужденного парня за несовершенное им преступление, публично облившая себя серной кислотой в качестве протеста. Надо было повесить на кого-то изнасилование и зверское убийство несовершеннолетних сестёр-близняшек, которое совершил сын мэра Безславинска, вот и отправила судья Ромакова за определенное вознаграждение невинного человека на пожизненное заключение.

Танк нарезал круги, но ни нестерпимая боль обдираемых об асфальт до мяса Викиных ног, ни сверлящая боль переломанных рёбер не могли затмить её боли душевной. Вика не отрывала глаз от распятого на стенде сына. Она беззвучно шевелила губами, но казалось, что каждый на площади понимал — Вика читала:

Отче наш, що єси на небесах!
Нехай святиться Имя Твоє,
Нехай прийде Царство Твоє,
Нехай буде воля Твоя,
Як на неби, так и на земли…

Глава 43 Стремилась Украина в Европу, а оказалась в средневековье

Нравилось участковому рано утром, когда на лугу никла еще тяжелая от росы трава, а туман чуть поднимался с речного плеса, высунувшись из-под пятнистого милицейского бушлата, дышать полной широкой грудью.

После вонючей, тесной комнаты в общежитии широта лугов, увалов и разливов казалась ему бескрайней, беспечальной.

В осоке, на ржаной мочажине, сочно крякала дикая утка. В приречных кустах азартно скрипели коростели, придушенно, страстно хрипели, били перепела. Но не отзывались уже на призыв самцов перепелки, обремененные выводками.

Участковый инспектор хорошо умел разбираться в голосах птиц. С детства пристрастился подражать им и не раз без дудочки подманивал самцов-перепелов на сладостное «пить-полоть». Шипом и поскрипыванием напилка по железу выводил на чистые места из дебрей кустарников долгоногих бегунцов-коростелей и, насмеявшись вволю, отпугивал их, хлопнув в ладоши, или отстреливал из рогатки.

Вот только с кряквами было сложнее, без манка не обойтись, уж слишком хитра утка и сразу распознает подражание человека ее кряканью.

Подобно огромному бегемоту-альбиносу, обильно покрытому псориазными бляшками, будто весь в лишаях, старлей Ябунин голяком зашел в воду, раздвинул камыши стволом охотничьего ружья и приложил к губам манок:

— Кря-кря! Кря-кря! — раздалось над рекой. Всем своим существом участковый ощущал присутствие дичи где-то совсем рядом.

— Кря-кря! — выдул он снова из манка и на глади воды появились утки. Одной рукой он держал ружьё, другой нажал красную кнопку видеозаписи на камере — хотелось на память запечатлеть диких уток. Затем, выключив камеру, старлей Ябунин негнущимися толстыми пальцами взвел курок ружья, которое от волнения и похмелья ходило в руках.

Бабах! Бабах! Раздались поочередно выстрелы, словно надвое разорвали и речку, и Отрежку, ломко загромыхали по лугам. Утка с селезнем перекувыркнулись, забились в предсмертной агонии в нескольких метрах от охотника.

В Отрежку участковый инспектор возвращался довольный. Повесив трофеи под огромный живот на ремень, как заправский охотник, он нес ружье на плече.

Дойдя до закрытого и разграбленного сельмага, он остановился, отдышался, подумал и направился к дому Людон.