Его домогательства приняли грубые, неоправданно низкие и во многом пошлые формы. Вахлон бесцеремонно притянул к себе Анну за руку и попытался залезть под юбку. Анна, стиснув зубы, оттолкнула городского «ухажера». Тогда тот с ещё большей яростью набросился на девушку, пытаясь насильным путём получить то, что обычно дают исключительно при взаимной симпатии и страсти по отношению друг к другу. С её головы слетел венок из полевых цветов. Анна не поддалась, он рванул за лямку — бюстгальтер порвался, жадным ртом вцепился в шею и, поставив засосы, попытался завалить молча и отчаянно сопротивлявшуюся девушку! Господи, как же стыдно в тот момент было Анне, именно стыдно: за себя, за этого пьяного петербуржца, за этот сарай, за Отрежку, за Безславинск и за всю Вселенную сразу. МарТин впал в оцепенение. Его словно загипнотизировали — хотел пошевелить рукой, ногой или пальцем, но не мог, будто внутри образовался некий жесткий каркас, а снаружи его покрыли ледяной оболочкой, не дававшей возможности даже вздохнуть. Только глаза могли двигаться, наблюдать весь этот ужас, ведь прямо в нескольких шагах от него насиловали Анну, и он ничего не мог поделать. Даже представить себе такое страшно, не то что оказаться на месте нашего героя.
«Что же я такой трус?! Ведь только что сказал папе, что готов пойти ради своей любви на любой поступок, а сам даже пошелохнуться не могу! Почему я такой урод?!»
Вдруг внутри Анны сработала какая-то внутренняя пружина самозащиты, и она со всей мощью своих натренированных танцами ног шибанула Вахлона коленом по, прошу прощения, яйцам! Он сразу обмяк и свернулся в клубок, прошипев: «Плоскодонка факова». Боль была настолько сильной, что теперь он, как и МарТин, пришедший в ещё большее изумление от увиденного, даже не мог пошевелиться.
Анна стремительно выскочила из сарая и убежала прочь.
Так прошла минута или три, точно не известно, и Вахлон с трудом поднялся на ноги. Закурил. Выдохнул едкий дым и сказал в пустоту:
— Целка хренова! Мотоболезнь страшножопая…
Не докурив сигарету до конца, Вахлон бросил бычок в сено и ушел. Сено начало тлеть, после раздался тихий хлопок, и оно вспыхнуло желтым пламенем, начался пожар. Пламя прыгало и перекидывалось с одной соломинки на другую с такой скоростью, что МарТин не успевал следить. Уже по всем углам бешено закрутились языки пламени, взлетали к крыше яркие вспышки, будто огненные голуби. МарТину показалось, что огонь охватил весь мир, всю вселенную. Стало очень страшно и тяжко дышать.
Из угла прицепа, где совсем недавно сидел отец МарТина, послышался его тихий, но очень разборчивый голос:
— Беги, МарТин! Беги!
Превозмогая себя, МарТин спрыгнул с прицепа, уронил видеокамеру, подскочил к венку Анны, схватил его и бросился наружу. Оказавшись на расстоянии метров десяти, он остановился, повернулся и уверенно сказал:
— Нет, я тебя там не брошу.
К сараю было уже опасно даже подходить. Внутри бушевал самый настоящий пожар. Пробившись сквозь рубероид, яркие языки пламени взлетали к ночному небу. МарТин кинулся внутрь, упал на четвереньки, заполз под прицеп и схватил видеокамеру, крышка от объектива, пристегнутая к ручке шнурком, загорелась и быстро превратилась в съежившийся кусок пластмассы. Было очень жарко и очень страшно.
Пламя уже гудело, завывало раскаленной дымной метелицей. В углу с шипением горели мешки с комбикормом, наваленные кучей, горел дощатый пол, огонь неумолимо приближался к прицепу. МарТин, подобно затравленному зверю, рванул обратно к выходу, огонь уже захватил всё вокруг, и с крыши пошел едкий запах горящего рубероида, закапали черные капли смолы. Выскочив из сарая, МарТин упал на сырую землю и пополз прочь, плотно прижимая к груди спасенную видеокамеру и увядающий венок. Из-за забора высунулась взъерошенная голова Рыжего жоха, юрким взглядом оценив обстановку, голова громко и пронзительно закричала, повторяя одно и то же по нескольку раз:
— Монгол сарай пидпалив! Монгол сарай пидпалив!..
В Безславинске ударили в набат по двум причинам — воровство и пожар. Черно-багровое пламя полыхало в Отрежке. Отцу Григорию показалось, будто огонь сразу охватил несколько домов и подбирается к его приходу.
— Пожар! Прихожане! Пожарище!
Впотьмах какой-то здоровенный мужик ударился о воротину и что есть силы заревел:
— Спасайте храм Божий!
Из хаты напротив церкви выскочили двое с вёдрами, свадебные гости, те, что были ещё на ногах, кинулись к сараю первыми. Кузьма с баянистом наперегонки бежали к колодцу. Кто-то уже снимал с пожарного щита, расположенного на пересечении двух улиц, багор и лопату, а после сыпал в конусное красное ведро песок.