Безумен род людской

Что это за игрушка, которая превращает мужчин и женщин в дрожащих щенков? Мы занимаемся одним притворством. Мы рассказываем истории. Но после представления зрители заглядывают в дверь артистической уборной, желая увидеть нас, желая поговорить с нами, как будто мы святые, прикосновение к которым может вылечить их болезнь. Но какую болезнь? Глупость? Скуку? Преподобный Уильям Венейблс, очевидно, был очарован нами, театром и, как он считал, некоего рода лёгким очарованием. Он коснулся моего локтя.

— Дорогой Ричард, — пробормотал он, — можно на пару слов?

Он схватил меня за плечо и потащил к двери на сцену. Я секунду сопротивлялся, но для невысокого, худого человека он был на удивление сильным и потащил меня, в то время как Саймон Уиллоби ухмыльнулся, а мой брат выглядел удивлённым.

Преподобный провел меня через левую дверь на сцену, где остановился и посмотрел во двор, там Иеремия подметал с булыжников скорлупу фундука и раковины устриц. Кот Шалун лежал в пятне слабого солнечного света и лизал потрёпанную лапу.

— Я слышал, ты собираешься покинуть труппу, — произнёс преподобный, — это правда?

Неожиданный вопрос меня смутил. 

— Возможно, — пробормотал я. По правде говоря, у меня не было никаких планов, никаких предложений другой работы и никакого будущего. Моя угроза уйти от людей лорда-камергера была всего лишь обидой, попыткой вызвать сочувствие у брата в надежде, что он даст мне мужские роли и хорошее жалованье. — Я не знаю, сэр, — угрюмо добавил я.

— Почему ты уходишь? — резко спросил он.

Я колебался.

— Я хочу отрастить бороду, — наконец сказал я.

При этих словах он рассмеялся. 

— Было бы так жаль! Но я тебя понимаю.

— Понимаете?

— Ох, дорогой мальчик, разве это не очевидно? Ты становишься старше. Твой голос подходит пожилой женщине, но как долго это будет продолжаться? И какие мужские роли для тебя есть? Ричард и Генри тебе не уступят, верно? Это они играют молодых и красивых героев, верно? И Александр и Саймон наступают на пятки, они оба настолько талантливы. — Он с сожалением улыбнулся. — Может, выйдешь в море?

— Я не моряк, — ответил я. Я видел море лишь однажды, и этого мне хватило.

— Да, ты не моряк, — страстно сказал Венейблс, — ты актёр и очень хороший актёр.

— Я? — спросил я голосом, похожим на голос Саймона Уиллоби.

— В тебе есть изящество на сцене, ты наделен красотой и говоришь отчётливо.

— Спасибо, сэр, — сказал я голосом Астинь, — но у меня нет бороды.

— Тебе не нужна борода, — сказал он и опять взял меня за руку, направляя к авансцене.

— Я не могу её отрастить, потому что пока мне приходится играть женские роли. Но Джеймс пообещал мне мужскую роль.

Он отпустил мою руку. 

— Джеймс Бёрбедж обещал тебе мужскую роль? — его тон был неожиданно суровым.

— Да, сэр.

— Какую?

— Не знаю.

— И в какой пьесе?

Он разговаривал грубовато, и я вспомнил, как мой брат говорил, что преподобного Уильяма Венейблса легко недооценить. 

— Он производит впечатление дурачка, — говорил брат, — но живёт при дворе, а её величество не любит ни священников, ни дураков.

— Ей не нравятся священники? — удивленно спросил я.

— После того, как с ней обращались епископы её сестры? Она их презирает. Считает, что церковники приносят ненужные проблемы, а она ненавидит ненужные проблемы. Но ей нравится Венейблс. Он её забавляет.

Преподобный Уильям Венейблс не забавлял меня. Он опять схватил меня за локоть и наклонился слишком близко. Я попытался отстраниться, но он крепко меня держал. 

— Какая пьеса? — потребовал он во второй раз.

— Свадебная пьеса, — сказал я ему, — для внучки лорда-камергера.

— А! Ну конечно. — Он ослабил хватку и улыбнулся. — Новая пьеса, как восхитительно! Ты знаешь, кто её написал?

— Мой брат, сэр.

— Конечно, он, — по-прежнему улыбаясь, произнес Венейблс. — Скажи, Ричард. Ты слышал о Ланселоте Торренсе?

— Нет, сэр.

— Ланселот Торренс — третий граф Лечлейда и довольно замечательный молодой человек. — Я почувствовал, что именно поэтому он вывел меня на пустую сцену, где никто не мог подслушать разговор, и это впечатление усилилось, когда Венейблс понизил голос. — Его дед разбогател при короле Генри, дал огромные деньги королю, и вдруг кофейного торговца из Бристоля произвели в графы. Всемогущий Бог иногда ошеломляет, но должен признаться, что молодой Ланселот ценит титул и у молодого Ланселота есть деньги. — Он помолчал, лукаво улыбаясь. — Ты любишь деньги, юный Ричард?

— Кто ж их не любит?

— Твой брат называет тебя вором.

Я покраснел. 

— Это неправда, сэр, — сказал я с излишним пылом.

— Какой молодой человек не вор? А на сцене ты крадёшь наши сердца! — Он широко улыбнулся. — Ты молодец.

— Спасибо, — неуклюже сказал я.

— И Ланселот Торренс, третий граф Лечлейда, хотел бы иметь труппу актеров, а у молодого человека есть деньги, большие деньги. Думаю, он посчитал бы тебя самым ценным актёром любой труппы, которой посчастливилось похвастаться его покровительством. — Он посмотрел на меня, ожидая ответа, но я не знал, что сказать. — Он знает о тебе, — скромно добавил он.

При этих словах я рассмеялся.

— Уверен, что не знает.