Безумен род людской

— А я уверяю, что знает, или, скорее, его деловой партнер знает. Я снабдил его списком актёров, подходящих для его нового театра.

— У него есть театр?

— Конечно! Труппе нужен театр, и только самый лучший удовлетворит юного Ланселота. Кто, по-твоему, платит за это уродство на Банксайд?

Я пытался вспомнить имя человека, строящего новый театр, с которым, как беспокоился Джеймс Бёрбедж, я мог говорить.

— Фрэнсис Лэнгли?

— У Лэнгли есть деньги, но даже если бы он владел каждым борделем в Саутворке, этого было бы недостаточно. Платит маленький граф.

— Маленький? — переспросил я.

— Он красив, но невысок ростом, — объяснил преподобный, — а в тебе, мой милый, есть и то, и другое.

Я внезапно вспомнил о Саймоне Уиллоби у стены во внутреннем дворе дворца, во время дождя. 

— Граф, — сказал я, но засомневался.

— Ричард?

— Он светловолосый?

— Светловолосый? — преподобный Уильям Венейблс ангельски улыбнулся. — Его локоны накручены из самого бледного золота на прялке ангела. 

Значит, это граф Лечлейд был тогда с Саймоном? Конечно, я был не уверен, но это выглядело вероятным. 

— Почему ты спрашиваешь? — поинтересовался преподобный.

— Задумался, видел ли его, вот и всё.

— Ты вспомнишь его, если видел.

— Вы пишете для него? — спросил я.

Венейблс как будто оскорбился. 

— Твой брат больше не будет ставить моих пьес. «Эстер» привлекает толпы, но будет ли он ставить «Сусанну и старцев»? Нет! Или «Давида и Вирсавию»? Нет!

— А Лэнгли будет? — спросил я.

— Фрэнсис и граф ценят качество, — сказал он напряженно, — но им нужны другие пьесы. — Он повернулся и посмотрел мне прямо в глаза. — Если бы ты отдал новую пьесу своего брата Лэнгли, то убедился бы, что тебе больше никогда не придётся красть!

Я уставился на него в таком потрясении, что потерял дар речи.

— Тебе следует поговорить с Лэнгли, — сказал преподобный.

Я не знал, что сказать. Его предложение было настолько нечестным, настолько шокирующим, что я не мог найти слов. Театральные пьесы — огромная ценность, потому что если другая труппа сможет найти копию пьесы, она же может её и сыграть. Порой, когда театры закрывались из-за чумы, труппа могла опубликовать какую-нибудь пьесу, чтобы заработать немного денег, и тогда она становилась собственностью любого желающего.

Так мы стали собственниками «Семи смертных грехов». Нам не пришлось платить деньги автору, мы просто исполняли её, когда хотели, хотя из-за слишком частых выступлений театр вскоре мог опустеть. Если труппа графа Лечлейда получит экземпляр свадебной пьесы или новой пьесы, чье действие происходит в Вероне, которую мой брат ещё пишет, они смогут исполнять эти пьесы и переманят нашу публику. Пьеса стоит восемь, девять или десять фунтов, и поэтому они под надежным замком. Украсть её — значит предать труппу, и поэтому я колебался, запинался и, наконец, уклонился от ответа, сказав, что пообещал остаться в труппе брата на зиму.

— Обещания в театрах, — даются с лёгкостью произнес преподобный Уильям Венейблс, — как поцелуи в первый майский день. Их и не счесть. Поговори с Лэнгли.

Потому что у графа были деньги.

А у меня нет.

Я не пошел к Фрэнсису Лэнгли. Лондон, может, и громадный город, но все актёры знают друг друга. Я боялся, что если Джеймс Бёрбедж или мой брат обнаружат, что я разговаривал с Лэнгли, то их обещание мужской роли в новой пьесе растает как летний туман. Заманчиво, но я не поддался искушению.

А в понедельник явились перси.

Мы называем их перси, но они на самом деле персиванты её величества, одетые в чёрное преданные слуги, чья задача — выследить и искоренить тех римских католиков, которые хотят убить королеву и затянуть Англию обратно в лоно Римской церкви. Их вожделенная добыча — иезуиты, но любой римский священник или тот, кто укрывает такого священника, может ожидать прихода персивантов, и в понедельник они явились в «Театр».

Мы репетировали «Комедию», её полное название «Комедия ошибок». Мы хорошо знали пьесу, но в воскресенье Джордж Брайан споткнулся о порог в церкви Святого Леонарда и сломал нос.

— Мы прокляты, — сказал мой брат, сообщая новости, — сначала Августин, теперь Джордж.

Репетиция проходила не очень хорошо. Наёмный актёр по имени Роберт Паллант должен был играть роль за Джорджа. Паллант был мужчиной средних лет с брюшком, бородкой клинышком и угрюмым лицом. Он нервничал, потому что играл Эгеона, открывающего пьесу чрезвычайно длинной речью, которую Паллант запомнил, но продолжал путаться. Все остальные злились.

— Давайте начнём сначала, — предложил брат после того, как Паллант запнулся в четвёртый или пятый раз.

Шесть актёров отправились на заднюю часть сцены, как будто только что вошли в дверь из артистической.

— Звучат фанфары, — произнес Алан Раст, — они замолкают, и ты входишь.

Паллант подошёл к передней части сцены.

— Кончай, — сказал он и на этом остановился.

— Господи! Ты слоняешься, как будто у тебя кость застряла в заднице! — взревел Алан Раст. 

Паллан изумленно остановился.

— Чего? — начал он.

— Какая у тебя первая строчка? — проворчал Раст.

— Э-э-э...