Безумен род людской

— Тот, чьи ноги ты целовал, — сказал он, имея в виду тот момент, когда Астинь ползала у ног Эстер. Значит, здесь побывал Саймон Уиллоби? И я вспомнил лорда, который тискал его в Уайтхолле. Светловолосого лорда, который строил театр, нанимал актёров, но не имел пьес.

— Симпатичный парень, тот самый, — задумчиво добавил Лютик.

— Мне пора.

— Тогда Бог с тобой, — покорно произнес Лютик.

Я поспешил по переулку к реке и помчался по берегу к лестнице Парижского сада. У причала, где ожидали два лодочника, плавали лебеди. 

— Нужна лодка, сударь? — спросил лодочник.

Я покачал головой. Я уже заметил, что Сильвия на полпути через реку. Она сидела ко мне спиной, а её отец греб к лестнице Блэкфрайерса, и меня охватила печаль. Мы разминулись на несколько минут. Я был предметом насмешек в труппе моего брата. Я был одиноким, никому не нужным, бедным и несчастным. Я прошёл на восток, к мосту, и хотя должен был бы поразмыслить о Саймоне Уиллоби, вместо этого в моей голове звучала песня из пьесы моего брата «Два веронца». Это была моя самая первая роль в пьесе с труппой лорда-камергера, и теперь, оглядываясь назад, я подумал, не предзнаменование ли это. Я играл Джулию, замаскированную под мальчика, а Генри Конделл, играющий хозяина таверны, пел мне:

Кто Сильвия? И чем она
Всех пастушков пленила?
Умна, прекрасна и нежна,
Велением богов дана
Ей чар любовных сила.
О слепоте своей скорбя,
Амур к ней приласкался:
«О, как хочу узреть тебя!»
И вдруг прозрел он и, любя,
В её глазах остался.
Друзья, среди чудес земли
Что Сильвии чудесней?
Мы к нежной Сильвии пришли,
Мы ей гирлянды принесли,
Её мы славим песней.

Глава шестая

Мне не хотелось смеяться. Я все еще злился на обман моего брата и всё же, несмотря на обиду, обнаружил, что читаю роль Дудки с возрастающим интересом. Неудивительно, подумал я, что жена лорда-камергера похвасталась пьесой при дворе, потому что когда мы читали финальные сцены, было трудно удержаться от смеха.

Герцог Тезей и его невеста Ипполита хотели развлечься в вечер свадьбы и вопреки всему выбрали к просмотру пьесу, предложенную группой афинских купцов, мастеровых, как называл их мой брат, одним из них был Фрэнсис Дудка. Герцога предупредили, что пьеса мастеровых плохая, просто ужасна, но он настоял на её просмотре, и мы играли «Пирама и Фисбу».

Нехватка времени заставила нас отказаться от первого прочтения «Сна в летнюю ночь» в особняке Блэкфрайерс, поэтому мы закончили через два дня, сидя на неудобных стульях на холодной сцене в «Театре», и пока мы читали, я вспомнил первую пьесу брата. В то время мне было десять лет, а ему двадцать, он всего два года назад женился и преподавал в деревенской школе недалеко от Стратфорда. Сэру Роберту Трокмортону, крупному землевладельцу в близлежащем Каутоне, понадобилась, как он сказал, «интерлюдия» для свадьбы его внучки, и мой брат пообещал её написать. В интерлюдии, то есть короткой пьесе под названием «Дидона и Акербант», мой брат играл злодея Пигмалиона, один из его учеников — Дидону, продавец шерсти из Аллестера — обречённого Акербанта, а полдюжины местных ремесленников исполняли другие роли. Они репетировали по меньшей мере недели три, и поскольку сэр Роберт отличался щедростью, на представление пригласили народ из окрестных деревень.

Эту историю многие знают со школы, — это трагедия, заканчивающаяся самоубийством Дидоны, бросившейся в пылающий огонь. С чего вдруг мой брат счёл хорошей идеей отпраздновать свадьбу пьесой о смерти, загадка, но впервые трагедия вместо слёз вызвала нервный смех, который всё нарастал, под конец публика уже не могла сдерживаться, и у дворян, и у простолюдинов по щекам текли слёзы от смеха. Сэр Роберт вовсе не гневался и объявил представление лучшим развлечением, которое он когда-либо видел, но мой брат был унижен. Однажды я спросил его, сохранил ли он экземпляр пьесы, и он нахмурился, а затем мрачно пробормотал, что она разделила судьбу Дидоны. — «Я её сжёг».

Интерлюдия закончилась смертью героини в огне. Мой брат сначала подумывал использовать железную жаровню с горящими поленьями, чтобы воссоздать эту важную сцену, но сэр Роберт опасался за безопасность своего огромного дома, и поэтому вместо этого шестерых учеников моего брата не старше десяти лет нарядили в красные плащи, красные капюшоны и красные перчатки.

— Мы — пламя! — объявил один из них, когда они отправились на импровизированную сцену, где сели на край помоста, а потом медленно поднялись, покачиваясь из стороны в сторону, махали руками над головами и монотонно завывали: — Мы пламя! Мы пламя! Огненное пламя и пылающий огонь!