Безумен род людской

И мы все засмеялись, как он и ожидал. Рассмеялся даже мой брат, который мог рассердиться из-за того, что Уилл Кемп переделал его слова. 

— Мы это запишем, — сказал он, — спасибо, Уилл.

— Ага, — произнёс Уилл Кемп, — мы молодцы!

Наши лица горели нетерпением. Пьеса захватила нас, мы знали, что её хорошо воспримут, и уже ожидали смех публики, аплодисменты, волнение зрителей.

А люди за рекой хотели украсть её у нас.

На следующий день пошёл дождь. И через день. Он лил неустанно, заливая потоками улицы и каскадом спускаясь с лондонских крыш. Так похолодало, что на третий день дождь превратился в мокрый снег, его принес кошмарный северный ветер. «Театр» закрыли. Иногда мы играли в плохую погоду, хотя, как правило, старались поскорее закончить, если начинался дождь, но при таких холодных порывах ветра играть было невозможно, и поэтому флаг не развевался над башней, а фанфары не созывали публику на Финсбери-филдс.

Я хотел остаться дома, спуститься в комнату отца Лоуренса и дрожать перед его камином, но ещё больше хотел увидеть Сильвию, и поэтому выдумал предлог. Увидев, что облака сгущаются, предвещая дождь, Алан Раст объявил, что труппа будет репетировать заключительные сцены в Блэкфрайерсе.

— В понедельник, — сказал он, — начнём с придворных. Это герцог Тезей, Ипполита, четыре любовника и Филострат.

Мастеровых не вызывали, хотя они появлялись в конце пьесы на герцогском суде. Я запахнулся в здоровенный плащ, но тот всё равно промок, прежде чем я успел добраться до Мургейта.

— Ты похож на утопшую крысу, — приветствовал меня брат, — а почему ты пришёл?

— Мы могли бы взяться за сцену с Пирамом и Фисбой, — предложил я, прекрасно зная, что мы этого не сделаем.

— Нет, — бесцеремонно заявил он, — и не путайся под ногами. Иди домой.

— Скоро пойду, — ответил я.

В огромном очаге горел огонь, и я сел рядом, тепло окутало мою промокшую одежду. Брат колебался, как будто собирался настоять на моем уходе, но бесконечно шмыгающий носом Исайя Хамбл хотел, чтобы мой брат расшифровал некоторые слова, которые он не сумел разглядеть, и я остался один.

Большой зал был полон. Придворные находились в дальнем конце, под эркерным окном, где Алан Раст прогонял с ними сцены, решая, где они должны войти и где будут стоять. Три плотника пилили и стучали под галереей менестрелей, делая сцену и новую ширму, а наша швея Джин разворачивала огромные рулоны ткани на большом столе.

— Помоги-ка мне, милый, — обратилась она ко мне.

Джин была взволнована. Костюмы представляли собой пёструю смесь — некоторые были красивыми, большинство потрепанными, и все часто использовались, но, похоже, леди Энн Хансдон отдала распоряжение: костюмы для «Сна в летнюю ночь» должны быть яркими и запоминающимися.

— Она хочет, чтобы это выглядело как маскарад, — пояснила Джин, — и дала мне одну смышлёную деваху в помощницы. Ты только глянь! — Она развернула рулон мерцающего серебристого шёлка. — Один бог знает, сколько это стоит. А это! — Она вытащила из кучи рулон тёмно-синего бархата. — А это! Боже мой! — Она провела рукой по рулону бледно-жёлтого атласа, а затем вытащила ещё один. — А бархат! Тридцать шиллингов за ярд на Чипсайде. А подкладочный шёлк! Бог знает, сколько стоит подкладочный шёлк. Кружево! Батист! Тафта! О-о-о, и ещё это. 

Она состроила гримасу.

— Что это?

— Бумазея, — ответила она, — зелёная, как гусиный помёт. Ненавижу этот цвет. Но как раз подойдёт тебе на камзол. Поможешь мне всё это донести?

— Я хочу шёлковый камзол.

— Фрэнсис Дудка не носит шёлк, глупый мальчишка. Вытяни руки.

Я покорно вытянул руки.

— Куда мы идём?

— В комнату её милости, — сказала она, водрузив рулоны на мои вытянутые руки, — и ты не скажешь ни слова про пьесу.

— Не скажу.

— Её милость надеется, что на свадьбу придет королева, поэтому всё должно быть в лучшем виде, — сказала она, опережая меня, чтобы открыть центральную дверь. Когда мы оказались в большом коридоре, она повернулась ко мне и понизила голос.

— Говорят, его милость наполовину брат королеве!

Я улыбнулся.

— Слухи, Джин, слухи.

— Нет, честное слово, клянусь Богом! Его мать — Мария Болейн, тётя королевы. А Мария Болейн была любовницей толстого Генриха, прежде чем он выдал её замуж. Бедная девушка. Можешь себе представить огромный бугор, болтающийся у тебя промеж ног? Идём вон туда, и ни слова. — Она поспешила дальше, затем остановилась и снова повернулась ко мне. — Но королева может и не прийти на свадьбу. Ей не нравится мать жениха.

— Откуда ты знаешь?

— Все это знают!

— Я — нет.

— Леди Беркли купила лютню, сплошь усыпанную драгоценными камнями. Королева очень хотела её иметь, а леди Беркли перекупила, так что теперь они друг с другом не разговаривают. На месте леди Би я бы отдала ей эту лютню, и дело с концом! Это же просто лютня, верно? Они все пиликают одинаково. А теперь тихо. Ни слова. 

Она провела меня через лабиринт коридоров, окончившийся у полуоткрытой двери, где велела ждать, а сама прошмыгнула внутрь. Я увидел, как она приседает в реверансе.

— Можно войти мистеру Шекспиру, миледи?

— А у него чистые ноги? — ответил ей голос, вызвав хор дружных смешков.