Безумен род людской

Если платой за грех была смерть через повешение, сэр Годфри без лишних терзаний удерживал нас от греха. Для проверки нашего умения изображать девичью походку он посылал нас фланировать по Чипсайду или другой оживлённой улице, соблазняя мужчин. Если дело происходило в Чипсайде, мы исчезали в тёмном даже в самый яркий летний день переулке Купера. Над переулком нависали дома, а потом он резко поворачивал прямо в грязный, зловонно пахнущий двор, где поджидали Лютик и Джордж Хэрроуби, младший учитель. По взмаху маленькой ладони мужчина следовал за соблазнительной улыбкой и оказывался в крепких объятьях Лютика.

— Чего тебе надо от моей сестрёнки? — ревел Лютик.

Мужчина пытался возмущаться, но когда тебя припирают к стене и сжимают горло пальцами-сосисками, возмущаться бесполезно. Некоторые нащупывали нож или даже шпагу, но Джордж Хэрроуби держал наготове кинжал.

— Тебе нравится вкус стали? — спрашивал он с крысиной усмешкой и прижимал острие кинжала к рёбрам жертвы.

Платили всегда.

— Ты хороший парень, — говорил нам Лютик.

Иногда тайком от Хэрроуби он совал нам монетку. 

— Спрячь её, парень.

Констебли знали, чем мы занимаемся, но сэр Годфри щедро платил им, и они не обращали на нас внимания.

Сначала я боялся прогуливаться по улицам Лондона в женской одежде, но потом научился получать от этого удовольствие. Быть девчонкой — совсем другое дело. Мужчина может прогуливаться по улицам Лондона, и никто его не заметит, если он не в кружевах, атласе, шёлке и без меча. А на девушку, даже одетую как служанка, смотрят всё время. Я всегда чувствовал оценивающие взгляды, иногда наглые, иногда скрытые, но постоянно. Мужчины подзывали нас.

— Иди сюда, милая, у меня есть кое-что для тебя!

Они смеялись, тискали нас.

Все молодые женщины, кроме знатных в сопровождении слуг, становились добычей для любого мужчины. Некоторых останавливал мой рост, другим он казался восхитительным. 

— Обними меня своими длинными ножками, киска! — говорили они.

А я одаривал их скромным взглядом, улыбкой и заводил в переулок, где скрывались Лютик и Хэрроуби. Я помогал опустошать их кошельки, стал вором.

Я понял всю необходимость денег и жаждал их заполучить. Я мечтал о слугах, красивой одежде, уважении толпы и собственной лошади. Я мечтал приехать в Стратфорд верхом и плюнуть на Томаса Батлера и его мерзкую жёнушку, плюнуть на всех, кто велел мне работать изо всех сил. Работать для чего? Чтобы стать плотником? Сапожником? Перчаточных дел мастером или землекопом? Чтобы кто-то вечно мной помыкал? Всегда кланяться, пресмыкаться и льстить? Я начал воровать и понял, что в этом преуспел. В награду сэр Годфри меня не бил. Я носил юбку с разрезом, где скрывался глубокий карман, и наловчился бросать ценные предметы в это потайное укрытие. Другой паренёк, одетый девчонкой, как и я, отвлекал владельца магазина или его учеников, а я незаметно запихивал в карман серебряную чашечку или какую-нибудь безделушку; то, что мог продать сэр Годфри. Хитрость, которой я научился, заключалась в том, что нужно задержаться в магазине после кражи, создать о себе хорошее впечатление, улыбаться и всегда уходить не спеша. К шестнадцати годам я стал опытным вором.

А воров вешают.

В семнадцать я стал играть в труппе моего брата, исполняя небольшие роли, постепенно становившиеся всё больше, но хотя я получал за это честные деньги, их никогда не хватало, и я стал подворовывать. Теперь я уже не мальчик в женском платье, а охотник на лондонских аллеях. Моими жертвами стали беспомощные пьяницы или недавно прибывшая в город деревенщина, не уследившая за багажом, а в один славный день даже дворянин, чей кошелёк содержал шестнадцать шиллингов. Его милость явился в театр, заплатив за драгоценный стул на краю сцены, и принёс с собой бутылку вина, хотя и так уже был пьян. По окончании пьесы его бутылка опустела, а сам он заснул, привалившись спиной к стене. Когда зрители ушли, он проснулся и потребовал, чтобы двое актёров помогли ему добраться домой. У него не было слуги, что странно для дворянина, но мы с Саймоном Уиллоби провели его через Финсбери-филдс к Мургейту, а там он внезапно потребовал оставить его в таверне «Испанская дама» сразу за воротами. Мы помогли ему сесть, дворянин пошарил в вышитом кошельке и дал мне монету.

— Вина, парень, принеси мне хорошего вина и трубку с табаком. Давай, тащи!

Через секунду он провалился в сон. Мы с Саймоном переглянулись, я приложил палец к губам, а затем украдкой расстегнул кошелек. «Испанскую даму» мы покинули, став богаче на восемь шиллингов каждый, я больше никогда не видел этого человека. Ещё шиллинг я выручил от продажи прекрасного кошелька с серебряными застежками и расшитого серебряными нитями.