Безумен род людской

Следующий сарай, рядом с домом, был самым маленьким, и большую часть его занимала огромная клетка, где лежал Вашингтон. Во мраке он выглядел как гора грязного меха, но он увидел меня или почувствовал по запаху и поднял массивную голову. Его глаза странно сверкнули красным. Он зевнул или, может, угрожающе зарычал, и я увидел его зубы, сточенные или поломанные, чтобы мощная хватка не убивала его мучителей слишком быстро. Я проскользнул мимо его клетки и остановился в маленьком проходе у дома.

И узнал, что сделал верное предположение.

— Это крысы, — сказал Сэм Соломенное брюхо, — они взбудоражили собак. Чёртовы крысы.

— Он здесь не для того, — услышал я твёрдый голос де Валля, — чтобы кормить твоих проклятых собак. Он не твой слуга, ты, мерзкий хрящ! Он твой гость. Ясно тебе?

— Да, сэр, — раздался мрачный голос Мэрион.

— Ты накормишь его, — сказал де Валль, — и накормишь как следует!

— Да, сэр.

— А твоя задача, юнец, всё скопировать, и быстро!

— Я стараюсь, сэр. 

Я сдержал улыбку, потому что это был голос Саймона Уиллоби.

— Всего четыре страницы? — Де Валль усмехнулся. — Это не старание!

— Свечи плохие, — заныл Уиллоби, — и перья расщепились.

— Кто дал тебе перья?

— Я, — ответил Сэм своим невнятным голосом, — и с перьями всё в порядке, сэр! Я сам их сделал из петушиного хвоста. Хорошие перья, сэр!

— Ты умеешь писать? — потребовал ответа де Валль.

Наступило молчание, Сэм обдумывал ответ.

— Не совсем, сэр, нет, сэр, — наконец произнёс он, — не умею, нет, как вы заметили. 

— Тогда что ты понимаешь в перьях? Парень прав. Перья никудышные! — проворчал де Валль. — Купишь ему подходящие перья. Сегодня же! Немедленно! И чернила.

— Сэр Годфри прислал чернила, — угрюмо заметил Сэм.

— Это жабья моча, а не чернила! Купишь новые перья, хорошие чернила и свечи. Сегодня же! Нынче утром! Сейчас!

— Есть, сэр.

Наступила пауза, потом послышался звон падающих на стол монет. За спиной рычал и метался в клетке Вашингтон. Я был готов отпрыгнуть обратно в кладовую, если услышу шаги за дверью.

— Когда обе пьесы будут готовы, парень, отправишься в дом его сиятельства, — продолжил де Валль более благосклонным тоном, — но здесь самое безопасное место, чтобы закончить переписывать.

— Да, сэр, я знаю, сэр.

Голос Саймона Уиллоби звучал жалко.

— И купи еды, — продолжил де Валль, вероятно обращаясь к Мэрион, — что-нибудь подобающее христианину.

— У меня вкусная похлёбка, сэр, — возразила она.

— Твоя похлебка — помои, которыми пёрнул дьявол, — сказал де Валль. — И испеки свежего хлеба, женщина, а не эту позеленевшую дрянь.

Я услышал шаги и отступил назад, но было очевидно, что те трое идут к дальней двери, ведущей к главным воротам двора, где ожидала лошадь де Валля. 

— Я вернусь завтра, мастер Уиллоби, — услышал я слова де Валля, — и жду результата.

— Вы его получите, сэр, обещаю.

— Откроешь ворота, — приказал де Валль Сэму, — а потом пойдёшь в город и купишь перья. Первая копия нужна уже на это неделе, а не в следующем году!

— Да, сэр.

— За это тебе заплатили хорошие деньги, — напомнил он.

— Да, сэр, — снова ответил Сэм. — А ты пойди запри ворота, Мэрион, — добавил он, и я услышал скрип, удаляющиеся шаги и стук захлопнувшейся двери. Те трое ушли, и Саймон Уиллоби остался в комнате один.

Две дубинки Сэма стояли в проходе. Каждая около ярда длиной, крепкая деревянная рукоятка с ржавыми железными клещами наверху. Их использовали в яме, когда собаки вонзали зубы в бока медведю и не отпускали. Сэм Соломенное брюхо или Лютик вставляли железные клещи в пасть собаке и разжимали, заставляя отцепиться. Я поднял одну дубинку. Она оказалась тяжелой. Потом я выждал несколько мгновений. Сердце колотилось. Я услышал царапанье стула или табурета по полу и подскочил от страха. Потом, как будто собираясь выйти на сцену из артистической, я сделал глубокий вздох и открыл дверь.

Саймон Уиллоби сидел у огня. Он обернулся и увидел меня. Его глаза расширились, а рот открылся от удивления.

Не успел он поднять шум, а я уже ударил его собачьей палкой.

Я не размышлял, просто замахнулся тяжелой палкой, и железный набалдашник врезался ему в висок. Запаниковав, я размахнулся слишком сильно, потому что Саймон ахнул и рухнул с табурета, из уха закапала кровь. Он лежал без движения. Неужели я его убил? Я ошеломленно смотрел на него, вспоминая Томаса Батлера, лежащего в крови в далеком Стратфорде. Потом Саймон Уиллоби дёрнулся и застонал, я понял, что он жив, но головная боль у него будет страшная, и метнулся к столу под окном, где лежали две пьесы.

Вот так просто! Я сгрёб пачку бумаг, лишь взглянув на первую попавшуюся страницу. Я прочитал:

Блаженная и сладостная ночь!
Но это всё — не грёзы ли ночные,
Столь сладкие и чудные, что им
В действительность нельзя преобразиться?
Ромео, два-три слова — и прощай.
Когда любовь твоя чиста и если
Намерен ты вступить со мною в брак...