Безумие на двоих

У меня по-прежнему были ночи, без страсти, без поцелуев, без объятий, без тепла,  без сочувствия, без разговоров, без дыхания, без… Знаю, что «без» становится слишком много, но с течением времени они лишь прибавляются. И всё же ночи у меня были.

Я мог хотя бы быть рядом, это мне было ещё позволено. Позволено. Только если я приходил очень бесшумно, очень осторожно забирался в кровать, по счастливой случайности только одну в нашей пополам-квартире.  И очень «слегка» вдыхал аромат волос, неповторимый запах тела, касаясь губами коротких завитков на шее, засыпая.

Гипербола слова «очень». Но псевдосанаторий Миры превратился для меня в сплошную полосу гиперболы.

− Спасибо, Настенька, можете быть свободны. В два я жду от вас факса наших новых партнёров. − Я попытался ещё раз выдавить из себя улыбку для исполнительной сотрудницы, но мысли всё время бродившие в моей голове не давали такой поблажки, поэтому я всего лишь откусил от принесённого бутерброда больший кусок, чтобы рассмешить девушку хотя бы собственной нелепостью, когда быть просто вежливым уже не получается.

И Настя действительно прыснула смехом, поспешно пряча белозубую улыбку за растопыренной ладонью, и с извиняющимся видом закрыла за собой дверь моего кабинета, оставляя меня обедать в одиночестве.

Возвращаться к мыслям о сестре было легко, потому что в последнее время они и так не могли выбраться из лабиринта под названием −  Мира

***

− Ты звонил Мире? − в который раз встревожено сталкивая нож с поверхностью тарелки спросила Нина Максимовна. Я только что отправил в рот ещё один кусочек безвкусного (на самом деле замечательно приготовленного) бекона.

− Почему бы вам самим не позвонить своей дочери? − огрызнулся я, протирая масленые губы бумажной салфеткой и сразу комкая её беспощадно полностью. − Простите, − выдохнул, встречаясь с глазами отца. − У меня был тяжёлый день, я просто забыл об этом позаботиться, − объяснялся кое-как, по ходу оправданий следя за замеревшим на мне взглядом Сергея Ивановича.

− Она не расположена к разговору с нами, поэтому мы с матерью подумали, что с тобой она будет более откровенна и расскажет немного, как проводит своё свободное время, − наконец заговорил он без малейшего упрёка моей грубости, но с чётким пояснением своего недовольства моим тоном.

− Я уверен, что у Миры всё замечательно, − губы дрогнули в улыбке, которую бесславно было причислять даже к её подобию. − Но я всё-таки позвоню ей с утра, для вашего с отцом успокоения, − глаза отца по-прежнему оставались в пределах моего лица, а тётя Нина наоборот уже долгие минуты не отрывала своего взгляда от тарелки, содержимое которой, бесполезно измельчённое в клочья грозило вывалиться за её края.

Я встал из-за стола и собрался пройти в кухню, чтобы попросить домработницу задержаться и сегодня тоже, хотя она проделывала это последние два месяца, я повторял эту просьбу почти каждый вечер престарелой и доброй женщине, чувствуя физическую необходимость обменяться с человеком, которому дорога моя сестра, хотя бы парой слов.

− Ты снова не будешь ночевать дома, сынок? − неожиданно спросил отец, когда я уже почти успел скрыться в коридоре.

− Да. Не ждите меня. Возможно, я буду поздно, − одинаковый всё тот же ответ, на вопрос, задаваемый не впервые со дня скоропостижного возвращения родителей из деревни.

Вспомнить, как долго я не ночевал в этом доме нетрудно, достаточно помнить о том, сколько ночей не провела здесь Мира и всё сойдётся как в сложной мозаике.

− Спасибо вам, Татьяна Львовна, побудьте ещё немного, а Вова вас потом отвезёт домой, хорошо?  − надевая пальто, говорю вымывающей грязную посуду женщине с повязанным под самую грудь передником.

− Не беспокойтесь, Владислав Сергеевич. И передайте, пожалуйста, привет Мирославе Сергеевне, когда будете звонить ей в следующий раз. − Она подарила мне кроткую улыбку, неожиданно омолодившую её старческие морщины и поблекшие голубые глаза.

− Обязательно передам, − киваю я, пытаясь ответить тёте Тане такой же терпимостью, но снова улыбнуться получается едва ли, поэтому кивнув ещё раз, словно прокручивая в голове затерявшуюся на задворках мысль, я ухожу, не обернувшись и не попрощавшись.

Шины феррари ласкают асфальтовую дорожку, с которой счистили позавчерашний снег, не оставив привычной заледенелой корки и я уезжаю в свою собственную ночь. Припарковав машину во дворе, я становлюсь под окнами около подъезда и смотрю вверх, с детским предчувствием, что меня ждут дома: в окнах горит свет, шторы задёрнуты, но на неподвижных занавесках колышется женский силуэт. Уверен ли я, что это Мира?

Выхожу из лифта, привычным жестом извлекая из кармана пальто ключ, прижимаю к ладони холодный металл, только не успеваю вставить его в щель замка, дверь открывается. Уверен.