Безумие на двоих

Капельки пота попали на сбившиеся её пряди, когда усталый лоб коснулся моего лба, испещрённого бороздками напряжения. Она глубоко задышала и покачала головой, протестуя против собственных действий, но поспешно покончила с молнией на моих свободных джинсах.

Я не мог сдвинуться с места, а она не желала, чтобы не прибавлять с трудом пройденное расстояние. Наши руки соединились, как соединилось наше дыхание, а потом поцелуй, абсолютно не вовремя, прекративший и так бесполезные и лихорадочные попытки.

Пальцы обоих дрожали, как у семиклассников, пока рваный поцелуй не привёл плохо соображающий мозг к кислородному голоданию и, взревев, отрываясь от её рта но, так и не сумев оторваться от её губ, я сбросил на пол зазвеневшие битым стеклом тарелки.

Мира присела на самый краешек стола, не желая отодвигаться от меня даже сейчас, когда наше слияние стало неизбежным.

Я выдохнул в её губы, разучившись дышать сам, помня, что она обязана была это делать. Мои веки снова сомкнулись, когда робкие пальчики зарылись в прядях на затылке и потянули на себя для продолжения прерванного поцелуя. Я повиновался бессловесному зову её манящих губ и вдавил её в своё тело, чтобы рухнуть на деревянную поверхность стола вдвоём.

Мы только целовались целую вечность, пролетевшую единым мгновением. Потребность сделаться одним целым, каким мы всегда незримо и неосязаемо ощущали друг друга, была неумолимой и всеобъемлющей.

Мои руки прикасались к голым участкам кожи любимой, но их было бесконечно мало и ничтожно, полностью одетый, лишь с распахнутой на груди рубашкой я жаждал ощущений её целиком, чтобы вернуть её, чтобы вернуться к себе.

Я бездумно потянул ткань бесформенной футболки вниз и в сторону, вырвав из груди Миры еле заметный звук боли, когда ткань поддалась и треснула, а затем было очень легко разорвать её в клочья, словно разрез на груди теперь обнажённой сестры, был недостаточно глубоким.

Короткая юбка на широкой резинке отправилась вниз, некоторое время путешествуя по совершенным ногам моей возлюбленной, и я дивился, как мог восхищаться одеждой Миры, когда обнажённой она выглядела истинным совершенством, тем самым произведением нетленной живописи, которое никогда и никто не сможет сотворить.

Потому что оно уже существует. Она есть.

Мои джинсы снова стали неразрешимой проблемой, преградой между нашими созданными друг для друга телами и я положил сцеплённые в кулачки её ладошки себе на пояс.

Мира простонала, прикрывая глаза, и отворачивая голову в сторону. Но мелкие пальчики ловко разобрались с несговорчивой молнией, а ждать больше мы уже не могли.

Погружаясь в неё миллиметр за миллиметром, я избавлялся от всего груза своей души за последние месяцы, от всей той боли, о которой не смогу рассказать ей никогда. Но быть в ней, значит, жить. И этого хватало. Хватало, чтобы научиться дышать заново. Пойти мелкими шажками, но пойти.

Она принимала меня всего, её ноги туго опоясывали меня, и она на каждое моё движение подавалась вперёд, сокращая моменты вынужденных расставаний и увеличивая мгновения долгожданных слияний. Больше не было поцелуев, словно мы оба не хотели смешивать эти два таких разных пути. Мы прижимались друг к другу, её губы впивались в моё голое плечо, мои касались её шеи,  полы рубашки укрывали её дрожащее тело с обеих сторон лёгкой простынёй, а моя крупно вздымающаяся грудь тёрлась об идеальные вершины, наслаждаясь осязанием желанного тела под собой.

И грубая поверхность стола под моими ладонями, и под выгибающейся навстречу спиной моей девочки была лишь сменяющейся декорацией.

В полном блаженстве эмоций мы не ощущали ничего, кроме друг друга, не слышали никаких звуков, кроме собственных сердец.

Я нашёл в этой общей темноте, когда наши глаза растворялись в пьянящем алкоголе одинаковых глаз, её ищущие опоры кулачки и сцепил наши пальцы, забирая их над её разметавшимися волосами, но голос не возвращался, слова не рвались наружу.

Мы стали немыми, наше желание поглотило мысли и мы двигались, двигались, двигались…

Мы занимались любовью, но не утоляли голод внутри себя. Я не искал оргазма и не хотел дарить его ей, сумасшедший  рёв в голове твердил лишь одно слово:

«Внутри» − и я действительно хотел оставаться внутри неё столь долго, сколько это было возможно.

Я замер, поражённый своими мыслями. Я упал на Миру, сломленный отчаянием, разраставшимся ввысь, закрыл глаза и прижал её настолько сильно, чтобы ощущать каждый кусочек её кожи, каждый стук её сердца слышать, и запоминать. Слышать и запоминать…

Она поняла меня, а может быть, просто почувствовала то же самое, не успокаивала и не нарушала наш завет молчания. Моё возбуждение не спало, желание обладать ею немедленно никуда не исчезло, но пересилить предчувствие неизбежного я не мог.

Не мог начать двигаться снова, не мог желать её ещё больше, чем желаю сейчас, не мог отдаться пламени, чтобы сгореть дотла. И войти в затапливающий поток хлыщущих эмоций, чтобы утонуть безвозвратно тоже не мог.