Безумие на двоих

− Тебе, любовь моя, только тебе… − прошептал он после, когда мы уже подъезжали к нашему семейному гнёздышку.

Здесь всё было по-другому, и Влад был другим: он быстро обошёл автомобиль и открыл дверцу с моей стороны. Я недоумевающе смотрела на него, не в силах озвучить своё смятение.

− Обхвати мою шею руками, − мягко и покровительственно попросил, чуть нагибаясь ко мне. Я не понимала, зачем он это делает, пока не понимала, но сделала в точности, как мне было велено.

Сильные руки подняли меня над землёй и вытащили из машины, захлопнув дверцу ногой, а потом наши взгляды встретились, и ко мне пришло осознание.

Оно было прекрасным, как не застигнутая врасплох утренняя роса или цветок инжира, кочующий из одной легенды в другую, но остающийся недостижимой грёзой безумца. И горьким и щемящим душу, как те же капли живительной росы слизанной с куста крапивы, и те же плоды смоковницы, не отдающей своего дара, не опалив жестокосердными жгучими листьями просящие руки.

Глаза Влада свято верили, что каждый сохранённый мой шаг уменьшит мою усталость, день ото дня всё больше очерняющую круги под моими глазами, и он неустанно носил меня на руках. И каждый вдох, подаренный мне его поцелуем, не сделанный самостоятельным трудоёмким усилием, расслабит моё тело и подарит необходимое умиротворение и поэтому целовал меня по первому моему зову.

Я тоже начинала верить, не в себя, а в него. Верить, что мне всё чаще необходимо перемещаться на его руках, потому что желание чувствовать его чуть-чуть ближе становилось непреодолимым, верить, что мне нужен воздух только из его лёгких в мои, а не как иначе, потому что его поцелуи были единственным, что сливало нас воедино.

Я соглашалась на все существующие процедуры, которые были призваны помочь мне подготовиться к предстоящей операции. Ради него.

Но донора не было, вне зависимости моего смирения или неуклонной веры Влада.

Он ненадолго оставил меня одну, разрешая мне надеть пижаму самой, и я воспользовалась возможностью, чтобы заглянуть в запотевшее зеркало в ванной комнате. Мои волосы, аккуратно закутанные в полотенце, были полностью убраны вверх, а кожа на лице из-за этого чуть более натянутая и прозрачная, сейчас была чуть более синеватого оттенка, чем в последний раз, когда мне удалось поглядеть на своё отражение. Глаза казались чересчур большими на этом худом лице, глядящим на меня из зеркала, только похожим на меня, но, несомненно, невозможным принадлежать мне. Каряя радужка потемнела и словно отбрасывала тень на широкий белок, заставляя его отливать голубым, как застоялая вода в пруду. Щёки и вовсе утратили свою округлость, окончательно впали, выставляя напоказ не существовавшие у меня никогда скулы. И только губы ярким пятном выделялись на этом безобразном лице, сочно малиновые они выдавали не возбуждение и желание, охватывающие меня перед предстоящей совместной ночью с братом, а повышенную температуру и чрезмерную бледность кожи, на фоне которой, они алели мстительным огнём.

Я поспешно натянула хлопковую майку через голову и отвернулась от собственного отражения, уходя прочь из ванной, убегая от самой себя, бред, но кажется всё ещё смотрящей мне в спину.

Мои бесшумные шаги остались не замеченными для увлеченно беседующего по видеосвязи с каким-то мужчиной брата, и я застыла на месте, не прислушиваясь к разговору, а разглядывая лицо любимого, как только что кропотливо изучала собственное некрасивое отражение.

Губы брата медленно шевелились, произнося какие-то малозначимые для меня слова, но это было завораживающим мой взгляд явлением. Две идеально сотворённых друг для друга клубничные половинки то расходились, то сходились вновь, немного припухлые они вызывали во мне сладкие воспоминания и томительное желание прямо сейчас. Поэтому я, затаившись в углу спальни, неосвещённой ничем, кроме настольной лампы, перевела взгляд на глаза с греховно длинными ресницами, то и дело обмахивающие веером, некогда так сильно похожие на мои глаза.  Его карие янтаря блестели в отблеске мерцающего света, изредка Влад опускал голову настолько, что лишал меня счастливой случайности любования мелких искорок своих глаз, сыплющихся на пол спальни, как ночные звезды, щедро одаривающие желаниями очевидцев.  Волосы сбиты на лоб и рука время от времени убирает назойливые пряди вбок и мне нравится видеть его с отросшей и неухоженной стрижкой, чтобы пальцы мои могли беспрепятственно зарыться в шёлковых вихрах и насладиться неповторимым ощущением их покалывающей ладони мягкости. Я слежу за мельканием хмурых морщинок меж бровей и останавливаю желание обозначить своё присутствие стиранием этих бороздок своей дрожащей рукой. Но средоточие мыслей приводит лишь  к тому, что я начинаю улавливать отголоски разговора и узнаю в мужском голосе собеседника Влада нашего отца.

− Но твой адвокат оставил мне копии всех тех бумаг, − простодушно говорит отец. − Сказал, что ваш сын, то есть ты Владик, подписал дарственную на меня и дом теперь принадлежит мне.