Безумная тоска

Интервью и т.д. Нейт принялся возиться с пультом. Все, о чем сейчас мог думать Джордж, – теплые летние ночи 1978-го, то лето было куда благосклоннее предыдущего, в одну из таких ночей он был в кино с бледной, весьма интеллигентной девушкой, оперной певицей на практике, канадкой, из Торонто, очень нежной – буквально, – его щетина оставляла ссадины на ее коже, а от его усов ее губы выглядели так, словно в пьяном виде она размазала по ним помаду. Он точно и не знал, стоит ли ее целовать, из-за какого-то страха или сомнений, не мог считать ее сигналы, она просто ждала чего-то, болтала и смеялась, минул час ночи, два ночи. Никаких движений навстречу, ни жеста, ни намека. Разве что в кино они держались за руки – потом она спросил его, разве он не догадался, что она его хочет? Зачем еще она сидела с ним в кино в столь поздний час? Наконец они поцеловались, в его квартире, должно быть, уже было больше двух часов. На ней было платье, туфли на шпильках и колготки в такую жару; премьера фильма была в «Зигфельде», где проходили все крупные премьеры, и только что установили новую звуковую систему от Dolby, от которой содрогалось все тело. «Зигфельд» был на 54-й, у Шестой авеню; вскоре после начала фильма, когда началась, собственно, концертная часть, он был так счастлив, что потянулся к ее руке и, почти коснувшись ее, вдруг остановился: он почувствовал, как миллиметр за миллиметром сближаются руки двух молодых людей в нью-йоркском кино в 1978 году. Воспоминание взволновало его. Какая робость! Он чувствовал, как она влечет его на клеточном уровне. Они общались, обходясь без слов и особенно – без взглядов. Они тянулись друг к другу, коснулись друг друга, пальцы сплелись, они даже не взглянули друг на друга, не думали о том, что происходит, и каждое легкое движение пальцев было лаской в миниатюре. Затем кто-то из них пошевелился, она или он, кто-то откашлялся, ведь оба курили, и все закончилось, и он больше не касался ее, хотя она сидела рядом, и после спрашивал себя, почему не сделал этого. Она сказала, что тоже задавалась этим вопросом. Когда кончился фильм, они пошли на восток, к только что открывшемуся зданию «Ситикорп», где был отличный ресторан, ей там очень понравилось. Оба заказали скотч, кажется, «Джонни Уокер». Она пила чистый виски, добавив лишь капельку воды, в свой стакан он бросил несколько кубиков льда, что ей решительно не понравилось: она считала это преступлением. Сейчас он тоже так думал. И Лекс[142], и Третья авеню к северу от Сорок второй тогда все еще были пустошью, где построили эту новую башню, одетую в алюминий, возвышавшуюся над всеми остальными зданиями, а вокруг были шлюхи, сэндвичи и хот-доги навынос, касса с уличным окошком, кухня, мармиты; прямо напротив, через Третью авеню, старый стрип-бар, у дверей пара ребят весьма неприятного вида, вероятно, связанных с мафией. Пустынный район с серебристой башней в самом центре, как есть средневековый, за стенами замка бандиты, еретики и распутницы. Удивительно, но комплекс банковских зданий включал церковь, частично построенную под землей, куполом ей служила стеклянная пирамида на углу квартала. На Третей авеню он поймал такси и увез ее оттуда, в гостиную квартиры на 110-й улице, снятую на лето. Соседа по комнате не было дома. Они слушали его пластинки, она все ждала и ждала, и, наконец, поцеловала его – он стоял у проигрывателя, она поднялась с кресла, обвила руками его шею. Было уже два часа ночи, куда еще ей было ехать? Ее нижнее белье было изысканным, просто шикарным. Чулки с поясом и подтяжками, кружевные трусики и лифчик на четырех крючках. Вспоминая о ней, подобную утонченность он приписывал тому, что она из Канады; конечно же, теперь эта мысль казалась совершенно несуразной. Ее грудь: две белые полусферы. Бледно-розовые соски.

– Здесь? – спросил Нейт.

– Что?

– Тут оставить?

– Да. – Концерт открывался песней Up on Cripple Creek.

– Была у меня мысль, трудно поверить, – сказал Джордж, – но осенью 76-го я хотел автостопом добраться до Сан-Франциско, чтобы попасть на этот концерт. Смыться из школы неделей раньше на каникулы в честь Дня благодарения.

– День благодарения? А как же праздничный ужин?

– Не к кому было идти. Это сейчас у меня есть ты и твоя мама, так что особо не удивляйся. Я всегда жалел о том, что не поехал. Пороху не хватило. Да и холод стоял собачий.

«Now there’s one thing in the whole wide world I sure do love to see», – пел Левон Хелм[143].

– Играют они действительно круто, – сказал Нейт, внимательно следивший за происходящим на экране. С его стороны это было комплиментом высшего уровня.

– Да, они всегда круто играли.

– Как будто двадцать инструментов звучат одновременно, – сказал Нейт. – Клавишник просто бог.

– Ричард Мануэль. Ему недолго оставалось.

– Мандолина.

– Данко. Тоже умер, не так давно.