Безумная тоска

Вдруг он понял, что это и есть они. Это его страна превратилась в того мужика с крошечным пенисом. И злобной рожей для противовеса. Наверное, это коп. Которого никогда в жизни не повысят по службе.

Джордж был настолько богат, что сам являлся частью проблемы, но он чувствовал, что, разбогатев, хотя бы просто купил себе квартиру по карману, а не стал превращать квартиры учителей, библиотекарей, фотографов, целый район, где жили люди из среднего класса, в анклав банковских инвесторов. Он не был инициатором и не участвовал в сносе кварталов лишь для того, чтобы по его заказу была спроектирован очередной небоскреб, где он мог бы поселиться. Также он понимал, что обманывает сам себя. Когда придет время загнать всех богатых в белые раздолбанные «Форды Эконолайн», вроде того, что он водил когда-то – пиздец, уже почти сорок лет прошло, – загнать пачками, как поленья, и вывезти на стадион Сити-Филд, чтобы расстрелять, его не пощадят, хоть он и жил всего лишь в красивом старом доме на Риверсайд-драйв. В том, за который держался, сколько бы там ни стоили его акции «Эппл» и «Браун».

В понедельник и вторник он взял себе выходной. Днем в понедельник Нейт улетел обратно в Северную Каролину. Джордж принял на себя обязанности управляющего магазином на пересечении Пятой и Восемнадцатой улиц – в том, чтобы навести там порядок, было нечто приятное, так как точка открылась одной из первых. Во вторник днем, Нейт уже улетел, он наведался туда, просто чтобы взглянуть, как идут дела, заметил мужчину, старика с ходунками, и присмотрелся к нему повнимательнее. Старик был совершенно древний, но Джорджу хватило секунды, чтобы узнать его – тот носил очки в черепаховой оправе, каких теперь уже не встретишь. Мистер Голдстайн. Он уселся за столик с тенью былой элегантности, поставил рядом сложенные ходунки, напротив с бодрым, самоуверенным видом устроилась объемистая сиделка. Голдстайн читал «Таймс», сложив газету и склонившись над ней с бокалом. Она сидела в смартфоне.

Джордж подошел к их столику, пару мгновений постоял рядом, затем сказал:

– Мистер Голдстайн?

Голдстайн поднял глаза и взглянул на него.

– Сэр, вряд ли вы меня помните…

– Погромче, сынок, – сказал Голдстайн, указывая на слуховой аппарат.

– Возможно, вы меня не помните, – повторил Джордж. – Я учился в Коламбии в одно время с вашим сыном. Работал в газете.

Голдстайн разглядывал его, глаза старика за большими очками слезились.

– Я вас помню. Вы приходили ко мне домой.

– Да, сэр.

– Только не помню, как вас зовут.

– Джордж. Джордж Лэнгленд.

Рядом стоял третий стул, Джордж сел на него.

– Лэнгленд. «Путь Паломника»[155].

– Да, сэр, та же фамилия.

– Читали его?

– Нет. Но пытался. Совершенно непроницаемый текст.

– Даже если в него проникнуть, не уверен, что он стоит потраченного времени, – сказал Голдстайн и немного помолчал. – Так же и с некоторыми женщинами, – усмехнулся он, обнажая длинные желтые зубы. Джордж тоже засмеялся.

– Вы только послушайте себя, – сказала сиделка. – Вообще-то, здесь сидит леди. Так что ведите себя как подобает джентльменам.

– Это Джулия, – представил ее Голдстайн. – Перемывает мне кости по нескольку раз за час.

– Едва ли, – возразила Джулия. – Только когда это необходимо.

– Я читал о вас в журнале Коламбии, – сказал Голдстайн. – Вы здесь большая шишка.

Он повел головой, обозначив окружающее пространство.

– Да. Но я сейчас вроде как на пенсии. Наполовину уволился.

Он взглянул на первую полосу голдстайновской «Таймс». Русские поставляли вооружение «Талибану». Прекрасно.

– Чем планируете заняться дальше? Вы еще молоды.

– Подумываю о том, чтобы снова заняться парусным спортом. Лодки на воде: так началась моя жизнь.

Голдстайн поморгал, глядя на него, и наконец сказал:

– Что ж, с той поры город изменился. Весьма основательно.

– Да, изменился.

– Все из-за денег.

– Знаю.

– И в этом есть ваша вина, – добавил Голдстайн. – Взять хотя бы вот это.

Он снова повел головой, кивком указав на стойку.

– Вы вносите свой вклад в поддержку этой системы.

– Знаю, – сказал Джордж. – Когда мы только начинали, нам так не казалось, но теперь это так, и я это понял.

– Как и я, – сказал Голдстайн.

Голдстайн был из тех людей, с кем можно было просто помолчать, и некоторое время они сидели в тишине. Затем Джордж заговорил:

– Возможно, вопрос покажется вам неуместным, но я должен задать его. Сумели ли вы обрести покой? Я видел в газетах объявления в поисках информации каждый год, и мне очень жаль.

– Покой? Нет, не сумел.

Старик опустил глаза и уставился на стол: секунда, две, их хватило бы, чтобы перед ним извиниться – затем он снова взглянул на Джорджа слезящимися старческими глазами. Мы смотрим сквозь толщу вод…[156]

– Это было настоящей пыткой, – сказал Голдстайн. – Не знать, что случилось на самом деле. После такого вряд ли можно прийти в себя. Вспомните Примо Леви[157].

Снова настала тишина, Джордж не стал ее нарушать. Не стал извиняться. В этом не было необходимости. Голдстайн коснулся его руки: кожа старика была мягкой, словно пудра.