Безумная тоска

Каракули свободы на стенах метро[154]. Эта строчка нравилась Анне. Вот бы вспомнить, откуда она. Он ждал, что вот-вот увидит эти слова. Ждешь, что появится самиздат, слоганы и граффити, означающие, что где-то под кожей пульсирует революция. Вместо этого в каждом районе Манхэттена и в ближайших к нему фешенебельных кварталах Бруклина и Квинса выросло шестнадцать новых башен-кондоминиумов; восемьдесят, а то и девяносто этажей высотой, если давали разрешение. Хотелось бы ему знать, кто платит комиссии по районированию. Про них могли бы написать в газетах. Он не помнил, когда в последний раз вообще видел подобную статью в газете. Вся панорама города полетела к чертовой матери. Когда он ехал по магистрали Нью-Джерси из Северной Каролины или Вашингтона, навестив Нейта или Марину, какое-то время на месте двух потрясающих башен была лишь щемящая пустота. Теперь же там стояла какая-то мудацкая хреновина в стиле «Флэша Гордона», а в небе над городом торчали остальные небоскребы в палец толщиной, будто дети за изгородью показывали ему фак. Да и была ли возможна революция, когда недавние выпускники колледжей уже погрязли в долгах, а тех, у кого не хватило денег на колледж, пристрелили копы за разбитую заднюю фару или поштучную продажу сигарет на улицах? Ответ: возможностей не было. Когда двое глупых мальчишек взорвали бомбы на Бостонском марафоне, ярче всего запомнилась не пролитая кровь, а немедленное взятие города под военный контроль. Теперь любой крупный город можно было оцепить, ввести комендантский час и военное положение в течение нескольких часов после любого мятежа или эпидемии.

– Рад, что кто-то это заметил, – сказал он таксисту.

– Никто не заметил, – ответил тот. – Никто ничего не делает. Я знаю, каково это. Знаю, какой это… что это за вкус. Вкус гнили.

Неизбежное атрибутирование видимого. Сегодня видимое заключало в себе литровую банку оливкового масла, уже пустую, и фруктовый нож, которым Джордж пытался расковырять ее пластиковое горлышко, чтобы помыть банку и отдать ее на переработку, а потом и горлышко, отдельно от алюминиевой банки. Даже несмотря на то что он уже два года как знал, что все то пластиковое дерьмо, что они – в основном, конечно, Лурдес – выбрасывают в синие баки в подвале, больше не перерабатывается, а прессуется, как автомобили, отправляясь в беднейшие регионы земного шара. Реальность, маячившая прямо перед носом, боровшаяся с неотъемлемой иллюзией необходимости бросить очередной кусок пластика в мешок. Но говоря откровенно, что он мог поделать? Эта иллюзия по-прежнему поддерживалась на законодательном уровне. И, кроме того, сегодня он не мог смотреть на большинство ненужных обыденных вещей, не думая о том, какими ценными те станут после того, как наступит эко-апокалипсис и падет постиндустриальная гиперкапиталистическая цивилизация. Иными словами, наделение предметов свойствами превращалось в весьма гибкий процесс. Вот банка тунисского оливкового масла – прекрасно лежит в руке, компактная, легкая, вмещает литр ценной жидкости и станет дороже золота для напуганных, обездоленных, тех, кто выжил, ушел в лес и сидит у пересыхающего ручья, наполняя ее водой.

Шесть месяцев спустя Джордж, получив приглашение на открытие новой выставки Артура Таунза Natur/Nurtur, взял с собой фонетически подходящего Нейта, приехавшего на выходные. Кларисса со своим сыном, Эндрю, названным вторым именем деда, должна была присоединиться к ним за ужином. Может, даже вместе с Берком. Марта, по всей видимости, была где-то в стране. В какой стране? Джорджу всегда было интересно, в какой именно. После выставки они с Нейтом стояли у галереи. Наблюдая за новой стройкой, развернувшейся на 25-й улице, Нейт спросил:

– Полагаю, это строится для богатых?

– Здесь все строится для богатых, – ответил Джордж. Ответил автоматически, но вдруг его осенило: как же необыкновенно все то, что случилось с обществом. Каждая постройка – и только для богатых. Банкиров. Русского ворья. Богатеньких китайцев из мира коммунистических капиталистов.

– И ретрокинотеатров больше не осталось, – сказал Джордж, ни с того ни с сего переключившись с темы богатых людей. – Было…

– Не продолжай, я и так все знаю, – оборвал его Нейт.

Обнял отца за плечи.

– Пап, – сказал он.

– Да?

– Говорю в первый и последний раз.

– Да?

– Все кинотеатры теперь есть у тебя в телефоне.

– Ой, да и хуй бы с ним. Но хорошо, ладно. Дело говоришь. Но город стал жалким, превратился в химеру. Видал новый центр всемирной торговли?

– Издалека, мимо проезжал. По джерсийскому шоссе. Моргнешь и не заметишь.

– Такой маленький и жалкий. А строили больше десяти лет. И все трубят о том, что это великая патриотическая победа. Двенадцать лет, а на выходе мы имеем вот это? – Джорджу был противен вид этого здания на горизонте. Все равно что увидеть в раздевалке мужчину с крошечным пенисом. Прямо в дрожь бросало.